Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Луч с Блоком исчезает. Высвечивается салон-вагон Литерного. Порывисто открывается дверь, входит худощавый невысокий генерал, чуть прихрамывая. Лицо измождённое, скуластое, тёмные узковатые глаза сверкают из-под козырька фуражки. Усы, небольшая бородка. На шее белый георгиевский крестик, другой белый крестик с орденской ленточкой, и ещё один, красный, — на груди слева. Лавр Георгиевич Корнилов. Его движения угловаты, быстры, резки, а манера говорить неожиданно мягкая, не командирская.

Корнилов. Говорун! Мямля! Министр-председатель, туда его… Прости, господи! (Порывисто снимет фуражку и почти кидает её на стол. Крестится.) Господи, помоги, дай сил, как помогал Ты мне всегда. Ты вывел меня из плена, Ты поставил меня над гибнущей русской армией — помоги мне совершить это служение! Дай мне быть достойным великого дела, к которому призвал! Господи, помилуй! Пресвятая Богородице, спаси нас! (Резко поворачивается к двери, кричит.) Корнет! Хан, голубчик, зайди!

В дверях появляется молодой, стройный, смуглолицый офицер в красно-буром полосатом бешмете с погонами и аксельбантом и в сапогах со шпорами — корнет Хан Хаджиев.

Хан Хаджиев. Я здесь, уллу бояр!

Корнилов. Хан, милый, я же просил, не называй меня так. Какой же я уллу — великий: ты же видишь, я маленький.

Хан Хаджиев. Так точно, слушаю-с. Я здесь, Верховный!

Корнилов. Голубчик, сделай мне чаю, погорячее и покрепче.

Хан Хаджиев. Будет исполнено, Верховный! С сахаром?

Корнилов. Немного. И хлеба корочку — не успел сегодня поесть вовсе.

Хан Хаджиев. И водки изволите?

Корнилов. Нет, не надо. А впрочем… Стопочку.

Хан Хаджиев. Может быть, уж пообедаете? Вечер.

Корнилов. Нет, милый, не надо — боюсь, отяжелею. Дел много.

Хан Хаджиев. Слушаю-с. (Исчезает за дверью.)

Корнилов (поворачивается к столу с картами и донесениями). Рига… Венден… Беда. Опять бегство. Опять то же… (Находит на столе бумагу.) Моя старая телеграмма этому… военмину: «Армия обезумевших тёмных людей… Потерявших чувство человеческого достоинства…» Какое достоинство! Потерявших человеческий облик… Выбросить… В сорок третьем корпусе боеспособны только пятая и семнадцатая кавдивизии… Во втором Сибирском брошена артиллерия. Толпы мародёров… (Находит другую бумагу.) Директива командарма-12: «Армия оторвалась от противника… Устраивается на Венденской позиции. Эту позицию, одну из последних на путях к Пскову и Петрограду, необходимо удержать во что бы то ни стало». Как удержать, когда в тылу враги и шпионы, в Советах, в самом правительстве! Немедленно брать под контроль Петроград, разгонять Советы, расстреливать предателей. Ленина этого, или как его… Всю свору. Керенского, болтуна, — пугнуть, чтобы приехал в Могилёв, здесь держать под надзором. Третий кав-корпус на Петроград… Крымов справится. Немедленно! Корнет! Хан!

Хан Хаджиев (появляется в дверях). Слушаю, Верховный!

Корнилов. С генералом Крымовым, как будет возможность, свяжите меня без промедления.

Хан Хаджиев. Слушаю-с. Чай через минуту будет.

Корнилов. Спасибо, Ханушка, спасибо. (Хан Хаджиев исчезает.) Что же будет-то с Россией, со всеми нами? С ним вот, с моей Таей, с Наташей, с Юриком… Как могло оказаться так… Трусы, подлецы, слюнтяи — всюду. Нет! Не поддаваться! Нас ещё много. Есть генералы, есть деятели. Крымов, Каледин, Милюков… Да и Алексеев, да и Савинков. Да и тысячи честных солдат. Будем воевать до конца. Если не за победу, так хоть за честь. Помоги, Господи!

Корнилов склоняется над бумагами и картами. Он оказывается в тени — свет перемещается вперёд, где перед нами прохаживаются солдаты с гармонью и с Катькой под ручку.

Катька.

Мой милёнок дезертир,
А я анархистка.
Приказала я ему
В шкафу хорониться.

Солдат в фуражке.

Мы по улице идем,
Свой порядочек ведём:
Не гляди, буржуй, в окошко,
А то по морде надаём.

Солдат в папахе.

Эх, яблочко,
Да всё попорчено.
С буржуями
Всё покончено!

Катька.

Эх, яблочко
Ананасное!
Не ходи за мной, буржуй,
Я вся красная!

Солдат в папахе.

Ах, яблочко,
Да с боку зелено.
Нам не надо царя,
Надо Ленина!

Прошли. Снова свет в вагоне Корнилова.