Литерное дело «Ключ»

В Милане поселились в гостинице, неподалеку от стилизованной под XVI век церкви, белой, острой, сотворенной на три века позже неизвестно зачем. Пристанище тоже не вдохновляло: номера – клетушки без сортира и ванной комнаты. По-русски это называлось «заезжий дом». Внешне все было достаточно прилично; по коридорам шастали негритянские семьи, – вероятно, искали в Италии лучшей жизни. Кроватей в номере не было – двухэтажные нары, как иногда практикуется большими семьями для детских комнат.

Вошли, осмотрелись, спутница сморщила кончик носа:

– Полезное место. Образует привычку.

– К дурной жизни? – пошутил грустно.

– К нарам, месье, только к ним. Меня зовут Валентиной Ивановной, можете сокращенно. Я буду спать наверху. Это на тот случай, если ты, мил-друг, поддашься рефлекторным моментам. Чтобы успеть дать тебе отпор.

Лег на нижнюю, вытянулся с хрустом, широко улыбнулся:

– «Жучков» здесь нет, и вообще – плевать. От нашего ареста Кремль не рухнет, остальное значения не имеет. Я желаю знать, каким образом ты, официантка, вышла на проблему. И давай сократим: не надо мне рассказывать о том, как однажды они «смотрели и обсуждали», а ты «принесла им чай», – это все побоку. Ты сотрудник резидентуры? Давай, красавица, иначе я скажу тебе спасибо, честно отдам половину долларов, а дальше – плыви. Ты у меня не медаль на шее.

Долго молчала, уставившись в стену.

– Ты, месье, торопишь события. Я бы сказала. Позже. Черт с тобой. Я офицер безопасности посольства. Мог бы догадаться: приносить пищу такому узнику просто официантке никто не доверил бы. Теперь все?

– Нет… – нехорошо улыбнулся. – Нет, девочка. Теперь-то и начинается. Я знаю наших людей – вино, бабы, все что угодно, но вот чтобы предать…

– Ты же предал… – Глаза стеклянные и усмешка как у параноика.

– У меня ясные и звонкие обстоятельства. И договоримся: я не «предал». Я переосмыслил. Твой же довод об американской мечте, деньгах в устах подавальщицы еще и сошел бы. В твоих… Никогда! Звание какое?

– Была майором.

– О! Товаристч майор. Не пойдет-с. Колись, девочка. Иначе разбежимся, не доходя до кассы.

Ее история была заурядной. Родителей не знала. Выросла в детдоме – послевоенном и потому особенно нищем. Недоедание, недопивание – все как у всех. Спасибо, истощенные мальчики не лезли, у них были другие заботы. Добыть кусок хлеба. Летом – обчистить сад. О том, что воруют у таких же нищих, даже не помышляли. Но песни о Сталине знали и пели с искренним чувством. Лирика закончилась в 1962-м, когда и тирана давно разоблачили, и жить стало посытнее. Исполнилось шестнадцать, выглядела привлекательной девицей, только сиреневые трусы в резинку мешали заняться стоящим делом, на панели. Тогда сексуальные услуги еще только принимали индустриальный характер, милиция – не понимая до конца, в чем дело, – гоняла девчонок с вокзалов, из кинотеатров, самые ретивые жрицы любви уже зарабатывали по полторы-две тысячи – зарплата ответственных работников. Когда первый раз вышла на пробу к Клубу строителей, самому злачному месту, – замела милиция, продержали сутки в КПЗ, поставили на учет. Еще через две недели пришла, как девушка дисциплинированная, еще не развращенная отрицанием устоев, к оперу, в отделение милиции, чтобы выслушать проповедь и расписаться в специальной книге, и увидела в комнате женщину в строгом костюме, кофточке с закрытым воротом и хорошо натянутых чулках. Та оглядела внимательно, спросила о родственниках, о вкусах и пристрастиях, потом слегка повела головой – и опер испарился. «Поедешь со мною в Москву?» Обомлела: «Зачем? Мне и здесь хорошо». Та прошлась по кабинету, закурила. «Не куришь?» – «От них воняет. Не люблю». – «Это хорошо, – погасила папироску, улыбнулась. – Ты кем хочешь стать?» Ответила не задумываясь: «У нас текстильный город. Ткачихой. Наверное, у меня и мама была ткачихой, а папа – мастером. Кем же еще мне быть». Похвалила искренне. «Ты наша девочка, советская, ты хорошо ответила. Но ты знаешь о том, что стране нашей завидует весь мир? И, завидуя, очень хочет напакостить? О том, что у нас крадут секреты на заводах и фабриках, а наших людей хотят превратить в рабов? Что самых нестойких обращают в свою веру? Делают врагами рабочих и крестьян?» Ответила с сомнением: «Вы странно говорите. Так давно говорили. Разве ничего не изменилось?» Рассмеялась, правда – несколько натянуто: «Я скажу тебе правду. Товарищ Хрущев очень умный руководитель. Он тонко чувствует настроение в обществе. То, о чем говорил Сталин, – это верно. Но Сталин не всегда верно поступал. Мы же стремимся сохранить главное: советскую власть. И ты, Валя, нам подходишь». – «А кто это «мы»?» Ответила сурово: «Мы – это Комитет государственной безопасности СССР. Поняла? Если согласна, ты окончишь десятый класс в Москве, в школе, а потом поступишь в нашу Высшую школу…»