Литература как жизнь. Том II

В этом убеждении меня укрепило чтение книги Квини Ливис «Литература и читающая публика». Квини говорила о радикальном разобщении новейших читательских вкусов: если прежде все читающие зачитывались «Приключениями Робинзона Крузо» и «Посмертными записками Пиквикского клуба», то в ХХ веке одни называли шедевром «Улисса», другие были захвачены романом Аниты Лоос «Джентльмены предпочитают блондинок» – два литературных события 20-х годов. Романа Аниты Лоос я ещё не читал и понял противопоставление так: истинная литература и поделка. Когда же «Джентльмены предпочитают блондинок» я прочел, оказалось, совсем не поделка: умно, умело и занимательно, хотя предмет – переписка двух глуповатых бабенок, но тот самый случай, когда низостью предмета измеряется высота искусства. Если бы у Джойса было повествовательное дарование Аниты Лоос… Однако у рисовальщика – не рассказчика, такого дарования не было. Джойс упорствовал в самоутверждении, доказывая себя в том, в чем несилен, и это ему удалось при сочувственной поддержке. Так началось и так продолжалось. Была произведена переоценка литературных величин, из настоящего и прошлого стали избирать образцы «трудной» прозы и «трудной» поэзии. Некогда поставленное на второстепенное место выдвинулось вперед. То и другое существовало всегда, разумелось само собой: были и есть значительные (по содержанию) авторы, которые умны, серьезны, умелы, но, увы, бездарны. Однако эта иерархия постепенно перестраивалась: достоинства усматривались в том, что не считалось достоинством.

«Все жанры хороши, кроме скучного», – говорил Вольтер. Вопреки вольтеровской поговорке скучное объявили занимательным, если его понять. Находили достоинства, каких и не было: «умеет рассказывать», когда именно этого и не умеет. Литературный парадокс нашего времени: небольшие писатели талантливы, большие – бездарны соразмерно с задачами, которые берутся решать, они, как Джойс, ставят серьезные проблемы, но ихрешения неудачны творчески. Из наших современников – Гюнтер Грасс, о нем пишут: «Он, как Джойс…» Что – как? Многозначное и неинтересное (мне, по крайней мере).

«Писать, чтобы читали», – девиз Диккенса. Если же читателям передоверяется «дописывать» то, чего сам автор не написал, значит, требовать от читателя усилий не по чину. «Постыдились бы вы, писатели!» – нашел я читательское высказывание по адресу писателей современных, серьезных и неудобочитаемых. Нашёл начертанным на форзаце забытого романа Роз Маколей «Рассказано идиотом». Этот «семейный» роман, названный словами из «Макбета», предшествовал «семейному» роману Фолкнера «Шум и ярость» – из того же шекспировского монолога. А читатель, видно, обнаружил, что можно писать понятно и увлекательно о том же, о чём непонятно и неувлекательно писал Фолкнер.

Урок очевиден: нужно новаторствовать, делая все по-другому, но – делая! Рассказывайте по-своему, но рассказывайте, новаторское произведение должно в обновленном виде содержать традиционные составные повествования ради всё того же результата – непонятное становится понятным, скука – занимательной. Если же непонятное так и остается непонятным, а скука остается скучна (и признается истолкователями неудобочитаемого), тогда это не искусство, а другой род деятельности.

Мой тезис о неудобочитаемости современной литературы приняла Инна Роднянская, но возразила: «Это и есть литература»[41]. Литература выродившаяся? «Разве трудночитаемое не прочитано и даже перечитано?» – спрашивали мои оппоненты. Вопрос: кем? Необычайно разросшейся специализированной аудиторией. Исчисляемая десятками и даже сотнями тысяч эта аудитория количественно почти неотличима от читающей публики. Ежегодная конференция Ассоциации Современной Словесности (MLA) собирает до 10 000 (десяти тысяч) участников, в Америке свыше полутора тысяч университетов, в каждом – кафедра словесности, и каждый студент должен приобрести книгу, указанную в списке обязательного чтения.

Написанный под влиянием «Улисса» постмодернистский роман Томаса Пинчона «Радуга земного притяжения» включен в учебные программы, хотя непонятность романа признана даже апологетами автора. Так и сказано: да, непонятно, однако всё равно предлагается понимать и восхищаться. Читал я раннего, понятного Пинчона: заурядно. В крупнейшие писатели он выбился по другой шкале, как выбивались в гении авангардисты скромных традиционных способностей.