«Железный занавес это, пожалуй, самый заметный и значительный термин времен холодной войны».
На исходе войны моя мать работала в Художественных мастерских Большого театра, в числе прочих поручений красила, обновляя, советский герб над сценой. К матери я приходил после уроков, в театральной проходной приходилось и слезу пустить, чтобы разрешили пройти – было строго. Сидел в сумрачном пустом зрительном зале, на сцене репетировали балет «Раймонда» – музыка Глазунова, любимца Маленкова. Был ли выбор репертуара предвидением обозримого будущего, то есть правления Маленкова, нельзя сказать, мне было не до балета, звуки музыки усиливали чувство голода, казалось, конца этому не будет, хотя то были наши танцевальные звезды, однако уж очень хотелось есть, и я ждал, когда же мать спустится с колосников, можно будет идти вниз, в буфет, днём работал как рабочая столовая, по талонам выдавали обед.
Из разговоров в столовой я узнал, что на ночь в Большом во все зеркало сцены опускается противопожарный железный щит. Тогда же первый поджигатель войны, как стали называть Черчилля, заговорил о железном занавесе, но мне и в голову не пришло, что это предохранительный заслон, о котором я услышал в буфете Большого. Много лет спустя, когда я уже работал в Институте мировой литературы, мне удалось прочитать «По большевистской России», книгу пацифистки леди Сноуден, она побывала у нас в 1921 году с делегацией Красного Креста. В её книге, вышедшей в 1923 г., попалась фраза: «Мы оказались за железным занавесом». Прочёл я в спецхране и Розанова, его «Апокалипсис нашего времени», вышедший в 1918-м. У Розанова символом России, не понимающей происходящего, служил Большой театр и чистая публика партера. Пока эта публика (иронизировал Розанов) наслаждалась музыкой, пением и танцами, из гардероба стащили шубы, «и со скрежетом и грохотом опустился железный занавес русской истории». Могла ли леди Сноуден прочесть Розанова? Ответ пришел ещё немало лет спустя.
«Русские люди мне нравятся».
«Был такой писатель Пристли».
Начало холодной войны сразу дало о себе знать у нас дома. С Пристли, который во время войны вёл на БиБиСи просоветские передачи и за послевоенный визит которого в СССР отвечал мой отец, было разорвано (разрыв, похоронив Пристли заживо, спровоцировал Константин Симонов), журнал «Америка» и газета «Британский союзник» исчезли, «Песенку английского бомбардировщика», которая в исполнении Леонида Утесова звучала чуть ли не каждый день по радио, перестали передавать.
Вину за послевоенную конфронтацию никто среди американских и английских историков сейчас целиком на нас не возлагает. Консервативных убеждений британец Альфред Джон Тейлор упрекает своих соотечественников и за горячую войну. В самом деле, главы ведущих западных держав выражали намерение стравить нас с немцами[114]. Звучат австралийские, прочерчиллевские, нарочито антисталинские голоса, и я хорошо себе представляю их положение по аналогии с нашей пропагандой, ничего другого, вне зависимости от фактов, они говорить не могут. Но есть уровень предвзятости, до которого мы не опускались. У нас было общепризнано, что союзники тоже воевали.
Некоторые зарубежные голоса до сих пор продолжают сообщать о намерении Сталина (очевидно, на радостях выжившего из ума) принимать Парад Победы верхом на коне. Это пишут называющие себя историками, не сочли они нужным проверить, как возникла нелепая легенда – была вписана литобработчиком в издание мемуаров Жукова, вышедшее после смерти полководца. О чем думал литобработчик, занимавший в Союзе писателей заметное место, кто знает, но источником ему будто бы послужил сын Сталина. Лишним доказательством придуманности этой версии служит приведенный в псевдомемуарах разговор, будто бы состоявшийся между Жуковым и Василием Сталиным. О намерении престарелого вождя научиться верховой езде они говорят не языком конников, это – Жуков, окончивший Кавалерийское училище, и Василий Иосифович, занимавшийся конным спортом с юношеских лет.