Литература как жизнь. Том I

С другой стороны, можно, хотя и трудно, себе представить, если взять от противного, до чего были сильны революционные настроения в 17-м году и у тех, кому, вроде моих уже поднявшихся социально дедов, революция и не была нужна. Но едва они поднялись, их захлестнуло следующей социальной волной.

Вращаться колесо истории не перестанет. Будет ли осознана повторяемость настроений? Ленин сомневался в научаемости, следуя Гегелю и считая «оч. умной» его мысль: каждое новое поколение воображает себя уникальным. Мы в плену «политики памяти», как это называют современные западные меморологи, изучающие «парадоксы исторических представлений».

Среди писателей

«Рассвет будет невеселый».

Борис Пильняк. «Повесть непогашенной луны».

Моя мать в молодости дружила с женой Бориса Пильняка, сестрой киноактрисы Наты Вачнадзе. Супруга писателя, по словам матери, превосходила красотой нашу раннюю звезду экрана, а хозяин был на редкость нехорош собой, но по-своему обаятелен. Занимали они целый дом, недалеко от ипподрома, на одной из Тверских-Ямских. Уют, гостеприимство, для матери – друзья, а для соперников так называемые «пильняки», шайка литературных мародёров во главе с лихим атаманом: подчинили себе издательства, захапали всё, что можно было захапать. Пустили Пильняка за границу – обратно приехал на собственном автомобиле. Урод уродом, а какую бабу отхватил! Всё ему одному? Где справедливость? За что боролись? Борцы-противники стоили друг друга, такими их под вымышленными именами представил в «Театральном романе» Михаил Булгаков. Те же писательские фигуры в дневниках цензора Валерьяна Полянского упоминаются под своими именами как хищники, проявляющие поразительную напористость в умении добиваться авансов под ешё не созданные и оставшиеся несозданными шедевры.

Мать бывала на выступлениях Маяковского в Политехническом музее. Она улыбалась, вспоминая дерзкие выходки громогласного поэта. А знавшие его достаточно хорошо говорили без улыбки: «Бандит». Не зря сравнивает себя с Вийоном! Если не писал, иногда удивительно хорошо, то занимался захватом, добиваясь, как и «пильняки», лишней жилплощади, новых изданий своих книг, высоких гонораров и очередных зарубежных поездок, настаивая: «Мне необходимо ездить». Как будто другие нужды в том не испытывали! Кто-то ездил, другим приходилось сидеть дома, кому авансы давали, кому отказывали, кого печатали, прочих отвергали. Построили Дом писателей: сколько же писателей туда не попало! Государственная централизация, усиливаясь, сделала борьбу за существование неотделимой от творческой борьбы.

Зависть дожила до нашего времени, у ветеранов писательского Союза злое чувство вызывали молодые поэты, они то и дело бывали за границей, демонстрируя перед миром нашу творческую свободу.

«Почему Евтух получает командировочных вдвое больше моего?» – жаловался моему отцу поэт его возраста. Как были велики командировочные, не знаю, но число зарубежных поездок Евтушенко я случайно увидел в Отделе кадров Союза писателей. Пришел я туда узнать номер телефона вдовы Бабеля. Номер нужен был библиофилу Хольцману, он финансово поддержал симпозиум по Шолохову и Фолкнеру, с ним наладились связи. Секретарша отошла к шкафу с картотекой, а я остался сидеть у её стола. В течение невольной паузы, шаря глазами по сторонам, я увидел на столе список писателей, выезжавших за границу, когда выезжали и сколько раз. Последней в списке стояла фамилия Евтушенко, за один год, не помню какой, но помню число поездок – 74.

Писательский быт, квартиры, дачи играли литературную роль. Писательские жены – сага столь же увлекательна, как история жен Кремлевских, рассказанная моей однокурсницей Ларисой Васильевой[97]. Вдова двух советских классиков на дискуссии о том, кто из них на кого влиял, заявила: «Я была женой их обоих и могу внести ясность в этот вопрос». Супруги несли службу, переходили от писателя к писателю, являлись источником информации, были участницами сборищ, о которых, важнейшее умалчивая, рассказывают «Исторические хроники». О том ещё будет, что рассказать историкам, если историкам повезет, и они доберутся до документов. Лариса могла бы добавить главу о наших верных спутницах писателей отечественных, а также иностранных, о княгине Кудашевой и баронессе Будберг[98]. Поселок Переделкино требует изучения археологического, там полегли писатели за слоем слой. Дачу, где в 50-х годах покончил собой Фадеев, до него занимали жертвы 30-х годов. Вроде раскопок Трои: сочувствуешь троянцам, а затем, уходя вглубь, узнаешь, скольких же они погребли, пока их не погубили ахейцы.

«Только измываются над трудящей публикой».

Иван Катаев. «Сердце».