Литература как жизнь. Том I

Мне рассказывал наездник, служивший кучером у Ермоловой, как брался он за кнут и гнал в кабак жажду утолить, спустив данное ему сердобольной артисткой на чай. От Некрасовского Саврасушки, служившего хозяину, требовали, чтобы крепче натягивал гужи, а овса не ожидал. Щедринский Коняга получал резку из прелой соломы, а на ноги его поднимали жердями. Не кушала овса и та лошадка, с которой поделился болью сердца чеховский извозчик. Художественные вымыслы? Слогом не поэта – историка определяется: «В большинстве районов Европейской части России земледелие и животноводство переживали к 1860-м годам явный упадок…»[95] При царизме (почитайте Бутовича)[96] и социализме лошадей кормили плохо и просто не кормили, при советской власти на Московский ипподром поступал породистый молодняк, шатавшийся от недокорма и бескормицы. Если держали лошадей в чем жизнь теплилась, то как же людям жилось? Или этого не было? Всё неправда? Были и лошади гладкие, и люди, кому жаловаться не на что, всё было, но всего было мало для огромной страны.

«В 1909 г. летом я с экскурсией народных учителей с образовательной целью ездил за границу и посетил Турцию, Грецию, Италию, Австро-Венгрию».

Из автобиографии Деда Васи.

Предреволюционное время подняло моих крестьянско-рабочих дедов до международного кругозора. Они привезли сохранившиеся у нас гравюры и каталоги галерей Дрездена и Амстердама, Италии, Греции, Турции. Hagia Sophia, «Мадонна» Рафаэля, «Ночной дозор», росписи Микеланджело, Сикстинская капелла, вилла Боргезе, галерея Уффици, Собор Святого Петра, Pieta. Сто лет спустя, мы с женой, ступая по тем же ступеням, смогли неизменное увидеть ценой распада государства, созданного революцией, которой способствовали мои деды, а деды жены – сопротивлялись.

Предок моей супруги служил у Дубельта, тому есть документальное подтверждение: упомянут в дневнике главы Тайной канцелярии. У Толстого тип службиста – Николай Ростов, но Дубельт, ветеран войн и страж порядка, сложнее Ростова.

Кто решится сказать, будто Толстой упростил тип правоверного патриота, если Николай Ростов, не шутя, выражает готовность, если прикажут, рубать своих родственников? Толстой знал непосредственно, как мы уже представить не можем, покорность сословнослужебной преданности, но Николай Ростов показан простоватым, прямо сказать, ограниченным. А Дубельт, как говорил о нем Герцен, похоронил под воинской шинелью множество противоборствующих переживаний и разнохарактерного опыта. Николаю Ростову многое не приходит в голову, Леонтию же Васильевичу – приходит, он всё обдумывает и делает свои выводы. Видит балы и парады, там же видит изнанку, гадость, грязь и говорит: «Срам». За поэтом Пушкиным нужен надзор – в этом уверен. Боготворит царя, подчиняется верховной воле, и он же растерян, не в силах объяснить, почему же русская политика поручается иностранцам, а те действуют против интересов России. Служит беззаветно, однако в душе у него гнездится горечь от сознания, что направленность ума и предрасположенность сердца множества таких, как он, не встречает сочувствия. Дубельт сам себя спрашивает, ибо ему не у кого больше спросить, в чем же тогда заключаются интересы русских людей? О западных нравах и свободах управляющего Третьим Отделением лучше не спрашивать. Дневниковые записи Дубельта – манифест, который сегодня нашел бы массовую поддержку. Из-за исчерпанности больших идей, кто ныне способен серьезно, до самоотвержения, верить в диктатуру, самодержавие, демократию, парламентаризм, в религию? Но людям присуще желание верить, как установил Вильям Джеймс, и на желании спекулируют власти.

Сейчас сильна неприязнь к революции. Снобов, Иванов, не помнящих родства, множество среди поносителей их же собственного советского прошлого, будто отношения к своему прошлому они не имеют. Для литературы это – источник материала для создания отступника. В случае Генри Адамса была поза, о чем написал его младший брат, свидетель придумывания старшим братом личной неудачи, а на самом деле необычайно удачливого, за исключением нехватки жизненной силы и капризов избалованного барчонка. Одним словом, стерильность.

А в чем гнездятся мотивы поведения наших отступников? Нет у революций, по словам Бальзака, ожесточеннее врагов, чем люди, преуспевшие благодаря социальным переворотам. Русская революция вынесла на поверхность семя их породившее, однако Октябрь яростно поносят именно те, кто своим нынешним положением обязан катаклизму Семнадцатого года. На этом я поссорился с небездарным детским писателем, который при советской власти сделался и богатым и знаменитым, но поносил советскую власть так… Подчеркиваю, как поносил – будто не имел никакого отношения к условиям, которые вынянчили его, сына номенклатурного советского чиновника.