Литература как жизнь. Том I

«Не поставить ли Шекспиру памятник на нашей земле?» – дрожащим от волнения голосом вопрошает Маршак, переводчик шекспировских сонетов, спрашивает меня, представившегося ему секретарём Юбилейного комитета. Это было моим самозванством: ни секретаря, ни председателя, ни комитета ещё не существовало. Большой Иван своей властью создал из нас группу, и мы занимались разработкой программы. Уже после Юбилея, на котором присутствовал советско-партийный цвет, и это видела по телевидению вся страна, каждый из нас мог позвонить куда угодно и представиться «секретарём Юбилейного Шекспировского Комитета», тут же перед тобой распахивались любые двери, ведущие в кинотеатр, куда нет билетов, в книжный магазин за книгой, которую не достать, в железнодорожную кассу при необходимости срочно выехать, а при необходимости вылететь – в Аэрофлот. Снимал я трубку и, в подражание голосу, который был знаком нам с детских лет, провозглашая «Говорит Москва», я тоже провозглашал: «К вам обращается секретарь Всесоюзного Шекспировского Комитета…». Званием секретаря я пользовался, пока не напоролся на своего министра, по делам печати. «Ты что звонишь? – услышал я в телефоне. – Думаешь, я не знаю, кто ты такой? По тебе задним числом решение было принято, а ты меня беспокоишь!».

П-памятник поставить? Э, Самуил Яковлевич, думаю, неизвестно, сможем ли мы произносить шекспировское имя. С поэтом-патриархом мы договорились, что он из своих переводов прочитает шекспировский сонет. А если начнёт читать шестьдесят шестой?

… Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье…
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот…

Заволновалось начальство: сонет будто создан сегодня, низззя! Но старик и сам выбрал пятьдесят четвертый:

Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной…

Это когда время пришло, а так, надо ли беспокоить людей? И каких людей! Стоит сказать «Шекспир», они тут как тут. Народный артист Николай Черкасов, шаг ему сделать тяжело, задыхается, энфизема – страшно смотреть, а уже явился слово во славу Шекспира сказать. Ветеран сцены, Мордвинов, из «Короля Лира» эпизод выбрал. Моднейший режиссёр Товстоногов готов ставить юбилейный концерт, когда будет нужно. А если не будет? Поднялся наш Большой Иван и пошёл, на последний, решительный, на Старую площадь в Большой Дом. У Ивана там бывшие аспиранты служили советниками, помогли прорваться, и он кому надо сумел разъяснить: если сын за отца, то и Шекспир за Шиллера у нас не ответчик. Получили мы добро: даешь Шекспира, и нет ему конца! Разве мы Шекспиру чужая земля? Колесо истории стало крутиться в обратную сторону: предоставили нам Большой театр, Совет Министров был готов войти в Юбилейный Комитет. В поддержке не отказывал никто, отказались всего двое.

Приглашал я грузинского трагика Акакия Хораву, одного из наших Отелло, а он (с душой) отвечает: «Понимаешь, дорогой, меня в Англию на эти дни пригласили и, откровенно говоря, хочется поехать».

Чистосердечие Хоравы обезоружило, но озадачила скрытность Валентина Катаева. Утверждаем список ораторов, Иван говорит: «Кого бы пригласить из писателей?». Вопрос я понял в узком смысле: кто у нас в самом деле писатель? Имя Катаева вырвалось у меня словно само собой: «Белеет парус одинокий» – хорошая книга. Иван поручил мне съездить в Переделкино к автору. Валентин Петрович согласился выступить даже прежде, чем я успел ему подробно рассказать о грядущем шекспировском праздновании. Но его попросили представить текст выступления, и Катаев отказался. «Значит, мы с вами не сойдемся», – по телефону сказал ему руководитель нашего Секретариата О. В. Егоров, подозревая, что прозаик вознамерился сымпровизировать свой «шестьдесят шестой» соответственно в прозе.

Была бы телефонная трубка в руках у Большого Ивана, началась бы, я думаю, между ними свара вроде схватки Белого Клыка с бульдогом. Мне довелось увидеть нашего Ивана в острой (мягко говоря) полемике с оппонентом зарубежным: в карман за убийственными словами не лезли. А соотечественнику и сверстнику наш Иван, когда-то возражавший Луначарскому, напомнил бы о том, что они знают друг про друга правду, что хуже всякой лжи, поэтому никому не положено лезть в правдоискатели.

Выступить согласились Алексей Сурков и Чингиз Айтматов. Способствовали нам и далекие от литературы, зато слышавшие о решении. Можно было бы памятник поставить и шекспировскую ракету в космос запустить, но уже не оставалось времени.