Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Ольга Анатольевна рассказывала любителям собак о Ладе, рассказывала многословно, доверчиво, горячо, со слезами. Люди сочувствовали ей и советовали купить другую собаку.

Она посмотрела, посмотрела на пляшущего сеттера, почувствовала, что не может изменить своей Ладе, и, разбитая, поплелась домой…

1968

Шумела Обь, текла

1

Когда белоснежный теплоход «Патрис Лумумба» медленно отваливал от пристани, Таня, схватившись за поручни, с тревогой смотрела на маму. Речной вокзал с середины Оби тоже походил на двухпалубный сине-белый пароход. Мама стояла у решетчатых перил, увешанных спасательными кругами. Словно и она уплывала, но только в другую сторону.

В темном платье, высокая, когда-то стройная, а теперь просто худая, она стояла отдельно от провожающих. Все сгрудились на одном конце, перегибались через перила, махая руками, платочками, шляпками, она стояла в стороне, одинокая, недвижная, охваченная думой… О чем?

«Папа умер… И вот теперь я уплываю бог знает куда… Одна остается… Стареет, и все для нее в прошлом. Чего теперь ждать ей? Об этом, наверное, она и думает», — решила Таня и умоляюще закричала: «Мама!» — и заплакала. Она уже готова была броситься с теплохода. Ей стало не по себе оттого, что свершалось. Она уходила в иную, неведомую жизнь. Что ее ожидает?

— Анна Максимовна! Ждите от нас телеграмму. И сразу же к нам. На свадьбу! Самолетом! — крикнул Николай и прощально поднял руку, а другой прижал к себе Таню.

Мама теперь, как и все, махала платком. Она уже, конечно, забыла о себе и думает только о ней, о Танюше…

Пустынная Обь перекипала золотом. Они стояли на палубе и смотрели, как по реке катились волны от их теплохода. Он был весь в светлых «зайцах». Солнечные блики текли по стенам кают, по палубе, по бортам, по фигурам пассажиров. Солнце слепящим пятном бежало рядом.

Широкая Обь часто разветвлялась на несколько рукавов, образуя уютные острова и тихие протоки. В теплой воде булькала рыбешка, вспыхивали солнечные молнии, пересыпалась золотая чешуя бликов, носились чайки. С глинистых бережков в зеленоватые струи свешивались ветвями гибкие деревца. Пески отмелей и кос были совершенно белыми. Иногда пролетали утки и гуси к синевшим далеким лесам.

Все это понемногу успокоило Таню. Уже началось новое в ее жизни. И ничего в этом новом не было плохого. Оно манило и волновало.

На Оби было оживленно. Великое открытие сибирской нефти подавало голос: буровикам, геологам, нефтяникам сплавлялись на длинных и узких баржах огромные трубы, ящики с продуктами, машины. Баржи едва выступали из воды. Белые, трехпалубные, увенчанные рубками красавцы буксиры-толкачи, уперевшись лбами, гнали их вниз, на север. А им навстречу выплывали из-за островов белоснежные танкеры с серебристыми баками-цистернами. И, обгоняя всех на реке, птицами стелились, почти не касаясь воды, белые «Ракеты» с красными днищами. Река любила белый цвет.

— Эх, вот где рыбалка да охота! — проговорил Николай. — Черт! Дьявол! Болтаешься все время в городе да за кулисами, а здесь вон что размахнулось!

— Папа здесь плавал и рассказывал об этих местах, — откликнулась Таня.

Отец ее — архитектор Инютин — умер недавно, и она все тосковала о нем. Она гордилась его домами, его славой, гордилась, что она его дочь, и всегда с удовольствием чувствовала эту свою особенность среди подружек. При отце жизнь была повернута к Тане только своей солнечной и доброй стороной. Отец охранял ее от всех тяжелых впечатлений…

Ветер трепал темно-рыжие волосы Тани, облеплял фигурку светло-синим полотняным платьицем, охватывал им ноги, пузырил сзади.

Николай был в узких, какого-то сизого цвета брюках, в просторной, легонькой куртке без подкладки и воротника. Все это было довольно помятым. Такая небрежность теперь считалась хорошим тоном. Одеваться в новое, с иголочки — это значило выглядеть провинциально. Надетый через плечо, на боку его болтался маленький транзистор в кожаном футляре.

Они стояли на носу, под белоснежной крышей, и перед ними ничего не было, кроме висящей наискось шлюпки да разлива искрящейся реки. Порой Тане казалось, что они не плывут, а скользят в воздухе.

— Пойдем обедать, а то что-то под ложечкой сосет, — проговорил Николай и повел Таню в ресторан, уверенно положив на ее плечи загорелую руку с поблескивающими часами.

В круглом голубом ресторане было людно и нарядно от белоснежных скатертей, сияющих под солнцем бокалов, рюмок и ваз с краснобокими яблоками. Таня чуть не всхлипнула. В такие уголки ее и маму не раз приводил отец, когда они ездили на Черное море.

В большие окна Таня видела извивы реки и прибрежные леса и луга. По потолку пробегала золотая рябь, отраженная рекой. Иногда среди этой ряби проползал черный силуэтик лодочки. Человек в ней взмахивал веслами величиной со спичку.

Таня закрыла лицо ладонью, посидела так немного, а потом попросила:

— Возьми мне бокал вина. Есть такое болгарское вино «Рубин». Папа его очень любил. Оно красивое, душистое и вкусное.