Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

— Какая была собака! Если бы вы видели! И у кого только поднялась рука… — говорила она уже просто и устало; обычная для нее несколько театральная темпераментность исчезла.

Говорливость и чрезмерная общительность были свойством Ольги Анатольевны. Даже в трамваях, в автобусах, на базаре и в магазинах затевала она с людьми разговоры, шутила и громко смеялась, как с добрыми знакомыми. И все люди казались ей душевными и славными.

Расклеив объявления, она еще раз обошла ближайшие кварталы и притащилась домой уже к вечеру совсем измученная…

Пришел муж. Когда-то кудрявый, а теперь полысевший, когда-то спортивно-поджарый, а теперь благодушно-полный, он почти на все смотрел с иронической усмешкой, но эта ирония была мягкая, ласковая, не обидная. Просто он был чужд всяких там глубоких переживаний и ко всему относился шутливо, однако умел понять другого и не обидеть его.

Узнав от жены о том, что случилось, он осторожно стал успокаивать ее, стараясь дать почувствовать, что не так уж велико горе и не стоит так убиваться.

Прибежала Милочка и, едва переступив порог, закричала:

— Нашлась Лада?

Пообедали кое-как сыром да колбасой: Ольга Анатольевна ничего не приготовила. Но Владимиру Сергеевичу и Милочке к этому было не привыкать. При безалаберности хозяйки частенько не оказывалось к обеду то хлеба, то соли, зато рядом со щами на столе мог красоваться торт.

— Наша маман в своем репертуаре, — иронически замечал Владимир Сергеевич. Подобные несуразности жены его веселили.

У нее часто портились забытые в шкафу продукты, а из кухни иногда тянуло гарью и синим дымком: это сбегало забытое молоко или уплывали щи, а то превращалось в уголь жаркое или сухари в духовке…

Ольга Анатольевна прилегла на кровать в своей диковинно-свекольной комнате, укрылась дошкой и лежала, будто успокоившись, только лицо ее горело, да вся она мелко дрожала от озноба — перемерзла за день.

Было уже восемь вечера, когда тишину квартиры пронизал внезапный звонок. Ольга Анатольевна отшвырнула дошку, бросилась к телефону.

— Это у вас пропала собака? — спросил низкий, бархатный голос.

— Да! Да! — закричала Ольга Анатольевна, и перед глазами ее заклубилась какая-то серая копоть.

— Спаниель?

— Да! Да!

— Серый с черными пятнами?

— Да! Да!

— Так вот, волею судеб, ваша собака у меня. Вот она лежит у ног. Ну, подай голос хозяйке! Погавкай! Лень? — по-доброму засмеялся говоривший. — Она еще утром увязалась за мной.

— О, боже мой! Какое счастье! Спасибо вам, спасибо, что вы ее подобрали, что позвонили! Я прямо не знаю, как и отблагодарить вас! — кричала Ольга Анатольевна, схватившись за трубку обеими руками.

Ликующая Милочка, в синих брючках, в красном свитере, прыгала рядом, смеялась, шептала:

— Адрес, адрес! Фамилию спроси, фамилию!

— А где вы живете?! Где живете?! — кричала Ольга Анатольевна.

— Минуточку, минуточку… — успокаивающе зазвучал ласковый голос. — Дело в том, что ваша собака оказалась невоспитанной, она все-таки хотела куснуть меня и вот — порвала брюки. Теперь вопрос: кто же мне за них заплатит?

— Ой, да что вы! — Ольга Анатольевна замахала рукой. — Сколько вы скажете, столько я и заплачу! Даже и не беспокойтесь!

Милочка прибежала с карандашом, с бумажкой.

— Вы только скажите, куда мне прийти! Я сейчас же приеду! Немедленно! Так… Проспект Дзержинского… — Ольга Анатольевна судорожным жестом показала дочери: «Пиши». — Сорок два? Квартира семнадцать? Кириллов? Ну вот и хорошо. Спасибо вам! Я сегодня весь день так мучилась, бегала, искала. Спасибо вам, тысячу раз спасибо. Вовеки не забуду этого. Я сейчас же, сейчас же еду!

Ольга Анатольевна заметалась, хватая дошку, шапочку, поводок. Мужа, как на грех, не было, он ушел за папиросами, и она бросилась к соседям за деньгами — нужно же оплатить порванные брюки.

— Ой, мамочка, скорее! — кричала Мила. — Ура! Ладка нашлась! — И ее круглое лицо с чуть раскосыми глазами стало красным, как свитер.

Когда Владимир Сергеевич пришел и все узнал от Милы, он с теплотой подумал об этом позвонившем человеке. Хоть Владимир Сергеевич и не видел великой беды в пропаже собаки, ему было жаль жену, как бывает жаль ребенка, потерявшего любимую игрушку.

— Надо было подождать, я бы с ней пошел, — сказал он. — А то ведь темнота. И мороз. А ехать далеко. Мамка, поди, сама не своя?

— Ой, она как заметалась, закричала, забегала!

Владимир Сергеевич ласково усмехнулся. Много было недостатков у жены — и говорливая она, и не хозяйка, и слишком любвеобильна к животным и птицам, и по-актерски чрезмерна в проявлении своих чувств, но все это он прощал ей за душевность и искренность. Она шла к людям доверчиво, с открытой душой, и никогда у нее не было расчета, лицемерия, зла или зависти. Никому и никогда не портил жизнь этот чудаковатый человек.

А как она любит жить!

Случится какое-нибудь горе, поплачет-поплачет и вдруг встряхнется, обеими ладонями смахнет слезы со щек и скажет: «И все-таки хорошо жить! Пусть трудно, пусть по-всякому, но все равно хорошо!»