Лисьи чары

Другое дело – достоинство повестей Ляо Чжая, заключающееся в их ультралитературном способе изложения, а именно в особом, так сказать, двойном языке, состоящим из слов, не существующих в разговорном языке, слышимом и понятном всем. Так, например, в китайской фразе, взятой из одной повести Ляо Чжая, неграмотному мужику полуграмотный монах говорит следующее: «У вас, сударь, полная телега груш: целые сотни! А я, старик, прошу у вас всего-навсего одну. Вам, барин, от этого ущерба большого ведь не будет! К чему же так сердиться?» Из 21 слова, выражающего эту фразу, только четыре участвовали в разговорном языке того времени: один, телега, сто, большой. Остальные были неслышимыми архаизмами. Если эту фразу представить в пропорциональном составе русских слов и если архаизмы китайской фразы заместить, например, крайними варваризмами фразы русской, то отнюдь не гиперболически эта фраза может быть представлена, например, в следующем виде: «Целая телега в квантитете сотен пьес. Старый lazzaroni уникомом демандует из оных лишь одну. Майоратному магнату, a propos de tout cela, нуль большого детримента. Per que ирритация?»

Но и в этом странном виде фраза воспринимается на слух, и вообще русский язык – как и любой европейский – бессилен выразить самую основную красоту повестей, а именно их торжество над языком жизни при рассказе о самой жизни, некий внечеловеческий фокус жизни, преломляющий действительность, с нею соприкасаясь.

В. А.

Смешливая Иннин [4]

Ван Цзы-фу из Лодяня[5] рано лишился отца. Обладая недюжинными способностями, он уже четырнадцати лет «вошел во дворец полукруглого бассейна»[6]. Мать чрезвычайно его любила и берегла, не позволяла ему без дела гулять за селом, по безлюдным местам. Сосватала было она ему невесту из семьи Сяо, но та еще до брака скоропостижно умерла, и, как говорит поэт, дело «о поиске своей жар-птицы» не вышло.

Как-то, пятнадцатого числа первой луны[7], к Вану зашел его двоюродный брат, студент[8] У, и увлек его за собой посмотреть на праздник. Только что вышли они за село, как прибежал слуга и позвал У домой. У ушел, а Ван, видя, как «девы гуляют, словно облака на небе»[9], в возбужденном упоении пошел гулять один.

И вот он видит, что появилась какая-то барышня, держась одной рукой за служанку, а в другой руке теребя ветку цветущей дикой сливы. Лицо ее такой красоты, что в мире совсем не бывает. Студент остановился, уставив на нее глаза и совершенно забыв о том, как это неприлично и зазорно. Барышня прошла еще несколько шагов и говорит, обратясь к служанке:

– А у этого парня глаза, словно у разбойника, так и горят.

А лицо полно смеха, хоть в горсть собирай. Обронила цветок на землю, а сама удалилась, смеясь и болтая. Студент подобрал цветок, грустно-грустно задумался… Вся душа его замерла, куда-то исчезла. В сильном унынии вернулся он домой, спрятал цветок под подушку, поник головой и уснул. После этого он перестал говорить и даже есть, чем сильно встревожил мать, которая позвала монахов, отслужила молебен с заклятиями от наваждения, но больному стало еще хуже – у него кости заострились, кожа обтянулась. Пришел врач, осмотрел, пощупал пульс, дал лекарство, вызвал пот… Больной был не в себе, в забытьи, словно помешанный. Мать ласково спрашивала его, что с ним; Ван молчал, не отвечая ей.

А тут как раз подвернулся У. По секрету мать наказала ему допытаться у больного, в чем дело. У подошел к постели; при виде его у Вана покатились слезы. У тут же стал уговаривать его, помаленьку допытываться, и тогда Ван сказал ему все начистоту: просил дать совет, как и что делать… У засмеялся:

– Какой же ты, братец, опять же чудак! Разве трудно сделать то, что тебе надо? Я просто возьму на себя расспросить о ней да поискать – ведь раз она шла пешком по полю, то, уж наверное, не из старого знатного дома, и если она еще не помолвлена, то дело твое обязательно сладится! Если же нет, то дадим кому надо круглую сумму, и тогда, уж наверное, согласятся. Ты только как следует поправляйся, а дело это уж я беру на себя.

Услыша такие слова, Ван невольно улыбнулся и повеселел.

У вышел от больного, рассказал все это матери и стал, что называется, «искать вещи по приметам»: где живет девица. Но, как он ни расспрашивал, как ни допытывался везде, где мог, никаких следов не находил. Мать сильно забеспокоилась, не зная, что же теперь делать. А с тех пор, как ушел У, лицо больного вдруг прояснилось, и он даже начал понемногу принимать пищу. Так прошло несколько дней. У снова пришел, и студент спросил, что тот наконец придумал. У устал врать.

– Нашел! – сказал он. – Готово! Я-то думаю, кто такая и чья, а оказывается: дочь моей тетки и твоя троюродная сестра. Теперь мы еще чуть-чуть повременим свататься: ведь родственникам неудобно вступать в брак, хотя, знаешь, по правде говоря, всегда это налаживается.

Студент так обрадовался, что даже брови поднялись, что называется, «во весь лоб», и спросил, где же она живет.

– Там, – сочинял У, – в юго-западных горах, отсюда верстах этак в пятнадцати.