Лис

Поев, он сел у печки, прислонившись спиной к ее теплому, ласковому, как у коровы, боку, и стал не мигая глядеть на горящую лучину. Когда младшенькая дочка, смешно переваливаясь на кривых ножках, подошла к нему и дернула за палец, он, выйдя из забытья, улыбнулся ей. Полез под лавку, где стоял его заплечный мешок, долго копался там, нашел только странный корешок, неизвестно где подобранный, и протянул его девочке. Корешок был похож на человечка — с ручками и ножками.

— На, — сказал он, — если ты его в тряпочку завернешь и люлькать будешь, из него человечек получится.

Девочка понимающе кивнула и отошла, покачиваясь, как уточка. Дети, собравшись в углу, долго рассматривали невиданный корешок, с любопытством поглядывая на уставшего и засыпающего скомороха. Он казался им неведомым, почти сказочным существом, путешествующим по всей земле. Должно быть, во время своих скитаний он много повидал и услышал, но они побаивались спрашивать его об этом. Возможно, их мать и сумела бы завязать разговор с незнакомцем, но ей было не до того. Она управлялась со скотиной, покрикивая на нее глубоким голосом. Мужа ее год назад в лесу насмерть привалило деревом. Хозяйство осталось большое, одной было тяжело. Она и скомороха пустила только затем, что он здесь завтра петь да плясать будет, а чего ему за это дадут, тем он с ней и поделится. Изба у нее была просторная, гуляй не хочу.

Когда глаза путника закрылись и он засопел, старший сын подполз к его мешку и потрогал выступающий бок бубна, нащупывая бубенчик. Потряс его легонько, но тот, закутанный в тряпку, лишь глухо тенькнул. От мешка пахло сырым лесом, немного дымом и хлебом. Пахло дальними дорогами, бесприютностью и чудесами. «Вырасту — пойду в скоморохи», — решил мальчик. Было ему шесть лет.

Одежда путника висела в углу. Когда под ней проходила кошка, на нее свалилась скоморошья шапчонка. Кошка фыркнула, зашипела с перепугу, но, понюхав, успокоилась. Мальчик повесил шапку обратно. Увидел, что к ней прилипли сосновые иголки, мелкие веточки, паутинки. «Из лесу пришел, — подумал он и вдруг испугался: — А вдруг и не скоморох он вовсе, а леший? Превратит нас ночью в корешки». В дверь вошла уставшая мать.

— Мамак… — кинулся к ней сын, но она оборвала его:

— Что ж гостя спать не уложили?

— Лешего укладывать… Вот оборотит нас опенками… — забормотал старший.

Мать не расслышала его. Постелили путнику тулуп на лавке.

— Иди ложись.

Скоморох вздрогнул, просыпаясь от тяжелой истомы, улегся на тулупе.

— А вы что смотрите, блошиное племя? Ну–ка, быстро спать! — прикрикнула она на своих чернявых, как галчата, детей.

Те быстро забрались на печку, не дожидаясь, пока мать поможет им своими увесистыми оплеухами. Младшая устроилась у стенки, подложив под щеку руку с зажатым человечком из корня. Старший долго еще не мог успокоиться, выглядывал из–за края печи, поглядывал на спящего путника.

Ночью мальчику приснилась бесконечная заснеженная дорога. Вокруг, насколько хватало глаз, лежали снега, и солнце играло на них в какую–то до слез веселую игру. Он вытирал глаза и шел дальше. По дороге ему попадались разные вещи, которые он складывал в мешок. Когда места в мешке не оставалось, выкидывал те, что нужны были меньше всего, и снова шел. Мальчик решил, что в конце концов, наверное, должно остаться самое главное. Ему показалось, что главнее всего деньги. Он видел, как его мать ценит эти маленькие кружочки, и решил, что насобирает их много–много. Но денег все не было и не было. Он тогда не понимал, что на дороге в безбрежных полях, среди искрящегося снега, просто не может быть денег. А находил он книги, гусли, цепочки с крестиками и без них, веревки, встречал странных людей и животных. Когда его начала поднимать мамака, он в полудреме, болтаясь между сном и явью, понял, что нужна ему только дорога среди слепящего под солнцем снега. Мальчик ничего не разобрал из своего сна. Остается только догадываться, почему он не забыл его и вспоминал даже тогда, когда его глаза слипались от желания уснуть и от невыносимого ледяного блеска, когда он замерзал вдали от жилья на едва проторенной тропке на вершине земляного горба, куда он с таким трудом поднялся только для того, чтобы увидеть, что помощи ждать неоткуда. Вокруг был только сияющий простор безмятежных равнин, над которыми висел огненный и холодный знак солнца.

Посмотреть на захожего скомороха пришли многие. Просторная изба заполнилась чуть не под завязку. Только в углу осталось место для представления. На печку забрался выводок Марьиных детей с кучей своих друзей и подружек. Они толкались там и цыкали друг на дружку, потом доигрались до того, что младшенькую, хроменькую, уронили вниз. Хорошо, у печки на лавке сидели мужики, поймали. Девочка расплакалась. Марья взяла ее на руки, а остальным на печи надавала подзатыльников, чтоб не безобразили. Мать увидела у дочери корешок:

— Что это?

Девочка улыбнулась сквозь слезы, зажала подарок в кулачок.

— Человечек.

— Ну и хорошо, — прижала ее мокрое личико к щеке.

Дверь скрипнула, открываясь. Гул голосов стих.