Лис

Беседа текла так приятно и плавно – размякшему Тагерту пришлось сделать над собой усилие, чтобы перейти к делу. Игорь Анисимович слушал внимательно. Разумеется, так дела не делаются. С подобными инициативами руководство кафедры должно обращаться к Ученому совету, а Ученый совет никогда не приходит от них в восторг. Расширение курса означает, что нужно вводить новые ставки (а значит, хлопотать перед министерством), перераспределять и без того перегруженный аудиторный фонд, вводить четвертые пары, а на летней сессии у студентов окажется на один экзамен больше. Понимая это, Антонец не станет даже пытаться что-то предложить: зачем ронять авторитет и без того не самой важной кафедры и свой собственный, напрашиваясь на заведомый отказ? Введение в программу латыни многие восприняли, недоуменно пожимая плечами: все эти новомодные старозаветные штучки – то ли чудачество, то ли пижонство. Спорить с ректоратом в открытую не решались, однако все нововведения проходили через Ученый совет со скрипом. Видя воодушевление молодого Тагерта, Водовзводнов с раздражением вспомнил, как год назад совет не позволил ему уволить Седова, преподавателя философии. Поступали жалобы, что Седов половину семинара проводит в режиме анпиловского митинга, перемежая разоблачение американских агентов в правительстве рассказами о том, что овсяное печенье нужно держать в холодильнике. Некоторые из бывших преподавателей диамата перестраивались, но большинство упрямо следовало своим привычкам. А Седов был и вовсе сумасшедший. Но Ученый совет не думает о качестве преподавания. Ученый совет думает, как показать Водовзводнову, что тот не всевластен. Здесь полно недоброжелателей нового ректора. Бесчастный, завкафедрой советского строительства, по совместительству автор детективов и телеведущий, открыто говорил, что готов занять ректорское место, если за него проголосует Ученый совет. Самовлюбленный нахал! Красный галстук, красный платок из кармашка, красные носки. Мефистофель из ресторана «Узбекистан»! Старики роптали на увольнение прежнего ректора и любые перемены воспринимали как порчу. Сторонников у Водовзводного было немного. Семь или восемь заведующих, которых рекомендовал лично он, несколько профессоров, пришедших за ним из прежнего университета, и председатель профкома, который поддерживал его напоказ, а за спиной играл в диссидента, причем точно так же фальшиво.

Увы, пока этого слишком мало. Что ж, пока он это терпит, потерпит и латинист. Однажды все в институте изменится. Ректор закурил новую сигарету и ласково произнес:

– Сережа, я полностью разделяю и ваши оценки, и ваше неравнодушие. Все, о чем вы говорите, однажды исполнится. Сейчас мы работаем над тем, чтобы институту было присвоено звание университета, чтобы нам выделили просторное приличное здание в центре. У нас будет библиотека по праву и финансам, сравнимая с библиотекой Конгресса США. К нам будут приезжать лекторы из Великобритании, Франции, Италии, со всего мира. У нас будет целое отделение для иностранных студентов. Вот тогда придет время – наше с вами. Пожалуйста, заходите, так приятно разговаривать с молодежью.

Выйдя во двор, Тагерт чувствовал воодушевление пополам с разочарованием. Очевидно, ректор его ценит и понимает. Не менее очевидно, что ничего не изменится до тех пор, пока нищенская подвальная библиотека не превратится в библиотеку Конгресса. То есть никогда. Выходит, латынь так и останется полугодовой дегустацией. Для чего тогда ректор подает ему ложные надежды? Возможно, потому, что, питая надежды, точнее, иллюзии, Тагерт продолжит работать с энтузиазмом и воплощать тем самым ректорские планы, точнее, иллюзии и надежды?

Глава 3 Одна тысяча девятьсот девяносто второй, одна тысяча девятьсот девяносто третий

Но не прошло и трех лет с этого разговора, и предсказания Водовзводнова начали сбываться. Институт переименовали, теперь он не общесоюзный, а государственный. Библиотека, хоть и не достигла масштабов американского Конгресса, выросла в десять раз. И конечно, новое здание…

Тагерт прекрасно помнил свой первый визит по новому адресу. Переезд был назначен на двадцатое августа. Девятнадцатого утром Тагерт поехал на Краснопресненскую. Он никогда не мог дотерпеть до конца долгого преподавательского отпуска, но ехать в институт посреди августа бессмысленно. На сей раз появился повод заранее увидеть новое здание института, оглядеться, подготовиться. Солнце уже сияло с прохладцей, машин на Большой Грузинской по-прежнему больше, чем пешеходов. Сергей Генрихович старательно замедлял шаг, оглядывался и прислушивался к новым ощущениям, пока из-за поворота не показалось старинное трехэтажное здание красного кирпича, украшенное кондитерской глазурью ромбов и зубцов. Ни одного автомобиля не было на выгороженной стоянке, а на алой вывеске у входа было вызолочено: «Московский городской комитет ВЦСПС. Высшая школа профсоюзов».