Свист осенний мне словно верёвка на шее...
Ночью мыши проникли на первый этаж.
Все терзанья души я излил на бумагу,
И, услышав меня из-за голых ветвей,
Не успев отсвистать и не сделав ни шагу,
От инфаркта навеки умолк соловей.
(Леонид Манзуркин. Чужая боль)
...Включась в общественно-полезный труд,
приколы детства вспоминаю часто.
Гляжу я с вожделеньем на начальство,
хоть с ним такие шутки не пройдут.
А кой над кем неплохо б подшутить,
чтобы прошли суровой жизни школу.
Желанье есть порой гвоздями к полу
не обувь — их самих приколотить.
Готов копать я до скончанья дней
в бетоне и в снегу ловушки-ямы,
где сгинут все они, их помы, замы...
Жить станет лучше, станет веселей!..
(Лев Ошанин. «Пока я дышать умею...»)
Да, всё имеет сроки, даже визы.
Корабль ложится на обратный курс,
И я из всех участников круиза
Везу, конечно, самый ценный груз.
Свой первый том я дописал в Афинах.
Закончил близ Неаполя второй.
Пора и ускоряться... Близок финиш.
Не с чистой же бумагой плыть домой!
Но, слава Богу, за два дня на Крите
И третий том я одолел вчерне.
Теперь, пожалуй, самый строгий критик
Не сможет приписать безделья мне.
Заморские пейзажи надоели.
Турецкий берег тает за окном.
Мы снова проплываем Дарданеллы.
Я начинаю свой четвёртый том.
В цейтноте! Но — лиха беда начало.
Мне не впервой работать до зари.
Пока идём к одесскому причалу,
Я допишу его. Держу пари!
(Михаил Поздняев. Белый тополь)
О слава! Неизменная приправа
изысканных, неповторимых блюд,
где в качестве основы — тяжкий труд,
а сверху возлежит она, отрава.
Любые формы принимает слава:
то фунт изюму, то вдруг — соли пуд,
то табаку понюх... Из этих пут
не просто мне освободиться, право.
Но, свято веруя в своё призванье,
я пережить сумел её желанье
и показал дорогу от ворот.
Сижу молчком, не требую признанья.
Страшнее ей не будет наказанья.
Она такого не переживёт.
(Михаил Ронкин. Костры на снегу)
Я только с виду очень робкий,
но коль серьёзный оборот —
любой ответит вам, что Ронкин
себя в обиду не даёт.
Однажды встретил хулигана,
не хлюпика, а — будь здоров!
Он был чуть ниже автокрана
и издавал протяжный рёв.
Я сделал шаг вперёд — и вижу:
он изменился, ну и ну!
Как будто стал немного ниже,
зато раздался в ширину.
Ну, думаю, не сесть бы в лужу...
Ударю! Пан или пропал!
И чувствую: смертельный ужас
все члены у него сковал.
А я напряг мускулатуру —
и врезал... Слышу звон стекла
и крики: «Это ж Парк культуры!
Чего вы бьёте зеркала?!»
(Валентин Смирнов. Неповторимость перемен)
...Не одну судьбу навек сгубила
Мощная сибирская река.
Знать, в придонных наслоеньях ила
Разделю я участь Ермака...
Вылетаю на поверхность пробкой:
Тянет вверх, а вовсе не ко дну.
Как и предки, я совсем не робкий.
Почему ж плыву и не тону?..
(Владимир Сокол. Хлеб детства)
...Закашлял трактор
Оглушительно,
Солярка
С носа потекла.
Он дёрнул траком
Нерешительно,
Икнул
И замер средь села.
С мотора сняли кожух
Бережно
И монтировкой
Вскрыли грудь,
И покатили
Вдоль по бережку,
Чтоб перед смертью
Мог вздохнуть.