Лёшка-"студент"

— Я бы пришел к врагу и сказал: «Давай не будем больше драться. Если тебе нужно что-то, ты приди ко мне, и я, если смогу, дам тебе, а ты мне дашь то, что нужно мне!» Он ведь поймет, если мы все будем убивать, то его ведь могут убить!..

— Умница! — воскликнула Вера. — Иди ко мне, мальчик ты мой самый умный, я тебя поцелую!

Костя, гордясь собой и все же смущаясь, ведь только что он победил в споре папу, и он уже большой, чтобы целоваться, о чем заявлял не раз, медленно подошел к матери.

— А до этого додумались еще до твоего рождения! — ласково, сердясь уже не на сына, а на себя, сказал Ковалев. — Уже идут переговоры между странами, и они хотят все ракеты уничтожить…

— А танки?

— До танков пока очередь не дошла. Но если наши правители не дураки, то твоя мысль дойдет и до них.

— А правители, это кто?

Костя вывернулся из-под руки Веры и забрался на колени к отцу, как бы извиняясь за тупик, в который в разговоре загнал папу.

— Бывают и враги, — улыбнулся Ковалев. — Хоть и правители…

— Тогда надо других позвать, а то они не дадут танки сломать..

— Ага, так они и согласились…

— Их надо заставить!

— А как это сделать?

— Тебя все слушаются, я знаю. Даже дяденька Каверзнев говорил, что с тобой нельзя спорить, вот ты и попроси!

Костя смотрел на Ковалева такими ясными, чистыми глазами, что Лешка, всегда уверенный в себе, не терявшийся ни под пулями, ни на допросе у следователя, растерялся и не знал, что ответить.

— Ведь если плохой правитель, — объяснял Костя неразумному папочке, — то он обманет с ракетами и начнется война, а вдруг она будет в нашем городе?.. Надо другого правителя, и пусть он разговаривает с врагами. Договорятся и выбросят все, чем убивают!

От правильно излагаемых мыслей, требующих определенного напряжения, от внимания родителей к его словам у Кости разгорелись щеки, все-таки такая умственная нагрузка малышу не дается легко.

— Молодец! — не мог не сказать Ковалев. — Ты у меня самый хороший, самый добрый мальчик на земле!

— А еще у вас есть мама! — заметила Вера и уселась на свободное колено Ковалева, не занятое Костей. — А мама у вас, между прочим, довольно симпатичная, и на нее еще мужчины на улице оборачиваются… И не дура вроде…

Ковалев сделал строгое лицо, погрозив жене пальцем, но тут же рассмеялся. Вера чмокнула папу в щеку, то же самое проделала с сыном и счастливо рассмеялась.

Распахнулась дверь, и в лабораторию вкатили каталку с распростертым на ней телом, накрытым простыней. Анестезиолог шел рядом с каталкой, придерживая капельницу, из которой непрерывно вливалось в вену больного лекарство. Лицо пациента было закрыто.

Лешка энергично потер рукой лицо, чтобы сбросить остатки сна. Его разбудили полчаса назад, привели в лабораторию, хотя на дворе стояла глубокая ночь.

— Что мы должны делать? — спросил Ковалев Черного.

— Все то же самое. Ввести в транс, закодировать.

— Он тоже пьет?

— Нет. Ему отвращение к спиртному внушать не надо.

Черный нервничал, это было видно по его напряженным губам и немного суетливым движениям.

— Значит, только код?

— Да. Начинайте.

Ковалев глубоко вздохнул и склонился к голове больного.

— Вы сейчас находитесь на операционном столе, — медленно заговорил он. — У вас отказало сердце, но на этот раз вас спасут. Вам страшно, вам не хочется умирать, а вы знаете, насколько близко стоите вы у этой черты! Мой голос, моя воля помогут вам выкарабкаться. Слушайте меня внимательно, так, чтобы каждое слово, каждая интонация осталась в вас навсегда!!!

Анестезиолог всматривался в зеленые линии, бегущие по экрану монитора, стоящего рядом с каталкой, он шепнул своему помощнику несколько слов, и тот подал шприц. Анестезиолог вонзил иглу шприца прямо в пластмассовую трубку, оканчивающуюся другой иглой в вене больного, и ввел лекарство, смешав его с тем, что вливалось из капельницы.

— Это настоящий инфаркт, — невозмутимо проинформировал Ковалева врач. — Обширный, — добавил он куда-то в пространство.

Ковалев посмотрел на Черного, думая, что он изменит задание и отменит кодирование, но врач сделал вид, что не заметил вопроса в глазах Лешки. Ковалев помедлил и снова склонился к изголовью каталки.

— Сейчас уйдут все боли, уйдут неприятные ощущения… — продолжал Ковалев низким грудным голосом, и его слова звучали проникновенно не только для больного, но и для всех присутствующих, он говорил вдохновенно, но главное — в его словах была сила, сила, не позволяющая и на секунду усомниться в праве говорить все то, что говорил он, сила, против которой невозможно устоять и невозможно не подчиниться.

— Каждая частица тела, каждая ваша мышца наливается сейчас тяжестью и теплом, — продолжал Ковалев мягким, убаюкивающим тоном. — Ровной, спокойной тяжестью и приятным легким теплом… Вы лежите на удобной мягкой постели, опасность временно отступила, и вы можете отдохнуть. Все посторонние звуки, раздражающие вас, исчезли. Вам здесь спокойно и хорошо…

Ковалев видел, что тревожная складка между бровей мужчины разгладилась, и грудь теперь вздымалась реже и спокойней.