Линкольн

В эти дни Линкольну предстояло решить дело Натаниэла Гордона, капитана корабля, взявшего в устье реки Конго на борт судна около 900 негров и захваченного в открытом море. Гордона судили как работорговца, и судья приговорил его к смертной казни, сказав ему при этом: «Скоро вы предстанете перед лицом господа бога, который является богом не только белых, но и черных». На Линкольна в связи с этим делом оказывалось самое сильное давление, множество весьма уважаемых людей подписались под петицией о помиловании Гордона. И все-таки Линкольн утвердил смертный приговор. Это был единственный случай в истории Соединенных Штатов, когда работорговец был судим, приговорен к смертной казни и повешен.

Когда в декабре конгресс создал Комитет по ведению войны, Линкольн воспринял это как намерение одной крайностью сдерживать другую. Среди членов этого комитета были в основном республиканцы, радикалы, активно выступавшие против рабства, опытные политические деятели. Они должны были помогать Линкольну, но гораздо чаще они вмешивались в его дела и распоряжения. Они разнюхивали всякие административные злоупотребления и коррупцию, расчищали помойные ямы воровства и взяточничества, но при этом много путали, несправедливо обвиняли людей, сеяли страх и подозрительность, ссорились между собой.

Председатель этого комитета Бенжамэн Уэйд ворвался однажды в Белый дом и стал яростно требовать у Линкольна смещения Мак-Клеллана. Линкольн спросил у него, кого же назначить на место Мак-Клеллана.

— Кого угодно! — фыркнул Уэйд.

На это Линкольн ледяным тоном ответил:

— Вас, Уэйд, может устроить кто угодно, а мне нужен кто-то.

Видную роль в создании этого комитета играл глава республиканцев в конгрессе Тадеус Стивенс, человек, безусловно, примечательный, которому было уже под семьдесят. Будучи совершенно лысым, он носил огромный черный парик, и, когда какая-то дама-аболиционистка попросила у него однажды на память прядь волос, он снял парик и предложил ей.

Стивенс был первым, кто предупредил Линкольна, что Камерон нечист на руку и не должен оставаться на посту руководителя военного министерства.

— Не хотите ли вы сказать, что Камерон может украсть? — спросил Линкольн.

— Нет, — последовал ответ, — раскаленную печку он не украдет.

Линкольн пересказал это Камерону в качестве остроты и, возможно, предупреждения. Камерон стал требовать, чтобы Стивенс отказался от своих слов. Тогда Стивенс явился в Белый дом и спросил:

— Мистер Линкольн, зачем вы рассказали Камерону то, что я о нем сказал?

— Я передал ему это в качестве хорошей шутки и не думал, что это его так взбесит.

— Ну, а он взбесился и заставил меня дать ему обещание, что я откажусь от своих слов. Сейчас я это сделаю. Я сказал вам, что Камерон не украдет раскаленную печку. Теперь я беру эти слова обратно.

В январе 1862 года исполнилось шесть месяцев, как Мак-Клеллан встал во главе потомакской армии. В огромных количествах получил он деньги, людей, хлеб, мясо, порох, оружие, артиллерию, лошадей. Газеты и общественное мнение считали, что под его командованием находится самая большая и самая лучшая армия современности. Эту превосходно обученную армию Мак-Клеллан расположил на зимних квартирах, о двух днях марша от вражеских войск.

В начале декабря Линкольн вручил Мак-Клелла-ну тщательно сформулированный меморандум с рядом специальных и технических вопросов, касающихся предстоящего наступления. Мак-Клеллан продержал этот меморандум у себя десять дней и вернул, набросав карандашом ответы. В записке он отверг все предложения Линкольна. «Я сейчас, — писал он, — обдумываю совершенно другой план кампании».

С каждой неделей контакт между политической властью в лице Линкольна и конгресса и военным командованием становился все хуже и хуже. Генерала обвиняли в бездеятельности, а он отговаривался тем, что ему не дают всего необходимого и мешают его планомерным действиям.

Редакторы и политики много толковали о «мастерской деятельности» Мак-Клеллана. Сам Линкольн говорил, что «Мак-Клеллан великий инженер, но у него своеобразный талант к созданию неподвижных двигателей».

Мак-Клеллан разместил свой штаб не в армейском лагере, а в Вашингтоне, в аристократическом особняке. Он разъезжал по улицам столицы под охраной вооруженного до зубов кавалерийского отряда. При нем состояли многочисленные ординарцы. Он принял в штаб двух французских наследных принцев, а также Джона Астора, самого богатого человека в Нью-Йорке, оплачивавшего все расходы по своей службе, жившего в специально арендованном им доме в окружении камердинера, шеф-повара и эконома.

В конце декабря Мак-Клеллан заболел тифом и пролежал в постели три недели, в течение которых он принимал своих подчиненных, отдавал приказы, не ослабляя ни на минуту руководство армией. Не допускал он к себе лишь президента, который настолько разочаровался в Мак-Клеллане, что готов был принять командование всеми армиями на себя.