Линия фронта

— До войны, Янкин… щелкал… — вздохнул он, — всяко было. — Он как присел, так и двигался вприсядку. Подвешенный через плечо аппарат волочился ей ним по траве. Янкин подхватил футляр и поддерживал — куда Алхимик, туда и Янкин. Так они и подались к танку: пляшущий на полусогнутых умелец, за ним Янкин и кучкой все остальные. Без настоящего, боевого антуража фотографироваться саперы не соглашались, да оно и понятно: повоевали дай бог! Кому охота посылать в тыл по-цивильному простецкие снимки? Стальное чудище подорвалось на мине, саперы законно числили его своим трофеем.

Процессия двигалась по тому самому высохшему ручью, где саперы минировали и отражали первую контратаку. Немцев в тот раз отбросили, и только танк с подбитой гусеницей остался торчать как памятник. Пушка его грозно целилась черным оком, но саперы на нее ноль внимания, и кто-то даже пристукнул в ладоши, казалось, все забыли, где они… Умелец в такт перебирал ногами, а Янкин послаблял поводок, не мешал ему. На гимнастерках позвякивали медали и ордена, и под эту музыку мало-помалу захлопали все. Даже Евгений, который шел поодаль, не удержался, плеснул ладонями. Янкин сейчас же повернул к нему голову:

— И вы с нами?

Говорок и смешки нарастали, один Алхимик не замечал комизма своего положения, продолжал вприсядку пританцовывать.

Где-то на полдороге над саперами просвистела пуля, смех и пляска оборвались; все распластались и, уже лежа, покаялись перед Алхимиком: какая столовка, от фрицева танка до передовых окопчиков совсем близко! Но Алхимик был свой брат, не обиделся.

Дальше уже пробирались ползком.

Веселья поубавилось, люди остыли, но от затеи — непременно сняться возле подбитого танка — не отказались. Мастер моментальной фотографии занял безопасное лежачее положение, саперы по одному прокрадывались к броневой башне, выпрямлялись и на секунду застывали в напряженной позе. Евгений угнездился невдалеке, и перед взором его проходили знакомые лица бойцов, по-праздничному размякшие и просветленные, с добродушными морщинами, родинками и конопушками, усатые и безусые, строгие и улыбчивые.

Взгляд его задержался на Янкине. Издали седина скрадывалась, и невысокий Янкин выглядел чернявым молодцом. Он разлегся, уткнул локти в траву и всем своим видом показывал, что из этой заводной карусели выключился, шабаш. К Янкину никто не приставал, его словно не замечали, и такая деликатность солдата заставила Евгения думать о весьма далеких от фронтовых будней предметах. Мысли его путешествовали в прошедшем времени и блуждали, казалось, бесцельно, а на самом деле подергивали ту ниточку, которая связывала прожитое с сегодняшним. Невзначай вспомнил он, как ходил в детстве — под руководством дяди Павла и в компании с Костиком — к местечковому фотографу, с улыбкой представил себя, в глубоких калошах, сидящего возле нарисованного на холсте моря…

2

Потешиться карточками саперам не довелось: немцы под конец будто остервенели, бои на плацдарме полыхнули с новой силой. Стрелковый батальон, заглубившись в землю на небольшой возвышенности, держал левый фланг полка, попросту говоря — дорогу; по этой ведущей к реке дороге и рвались немцы. Они поначалу сунулись вдоль берега, но на вязком лугу посадили несколько танков и с трудом выволокли их обратно. Больше по лугу они не пошли. Не напирали и на правофланговый, разметнувшийся правее высотки, тоже на топком лугу, батальон. Разбомбив наплавной мост, упорно лезли по дороге.

У стрелкового батальона за спиной — река, отходить ему было некуда. Командовал поредевшим батальоном, состоявшим фактически из одной сводной роты, замполит полка — майор с потрескавшимися губами на желтом, пухлом от бессонницы лице. Майор был тяжеловат и двигался вразвалку, как грузчик. Бриджи ему раскроило осколком, он схватил лоскуты проволочной скрепкой из блокнота и так стоял, почти не выходя из ячейки единственного уцелевшего в батальоне лейтенанта — бывшего комвзвода, а ныне уже неизвестно кого по должности. В этой ячейке торчал и Евгений. Он мог помочь пехоте разве что десятком оставшихся у него мин. С этими минами тут же, в бывшей второй, а теперь, когда их отжали немцы, первой траншейке, скучилось отделение Янкина. Остальные саперы заняли оборону вместе со стрелками.

Евгений жался в тесной ячейке. От физического ощущения силы и просто живой человеческой души, которая таилась в громоздкой и спокойной фигуре полкового замполита, ему было не то чтобы уютней, но как-то уверенней; он ни на шаг не отступал, даже не отодвигался от майора и чувствовал, как у того колыхался живот. «Чревоугодник…» — подумал о нем Евгений, когда стихла пальба и наступила тягучая тишина, — тишина, в которой терялось всякое представление о времени.