Линия фронта

Как только главные силы дивизии форсировали реку, партизанская бригада, а с ней и отряд Бойко, выступила на перехват частей противника, медленно и вроде нехотя отходящих с соседних участков фронта. Снялись партизаны срочно, так что не успели, что называется, почеломкаться с солдатиками.

Бойко трудно дышал, устал; он словно бежал еще за Костиком, и в груди у него шевелилось что-то похожее на жалость к непутевому парню.

Рядом с Бойко топал фельдшер, тут же ковылял Хацкевич, ему царапнуло ногу, и фельдшер забинтовал ее.

— Отведи Хацкевича на двуколку, — сухо распорядился Бойко.

— Он ходячий, — пощадил фельдшер самолюбие взводного.

В лесу было душно. Несмотря на то что издали доносились разрывы и выстрелы, здесь стояла особая, лесная тишина, было как-то спокойно и безопасно. По крайней мере казалось, что безопасно, потому что лес многие месяцы служил партизанам верой и правдой, дружески укрывая от преследования, спасая раненых и хворых.

За Березиной простиралась почти сплошная партизанская зона. И хотя отряд Бойко ранее не бывал в этих местах, бойцы безошибочно определили, что немцы здесь не гостевали.

— Глухомань, — сказал Бакселяр.

— Подожди, скоро подвалят фрицики! — ответил Хацкевич. Он так и не сел на двуколку, единственное транспортное средство, которое партизаны умудрились переправить через воду — еще до форсирования дивизии — и тащили с собой на всякий пожарный. На двуколке — все знали — хранилось с десяток перевязочных пакетов, тарахтело несколько ящиков с патронами, возвышались два мешка хлеба и большой котел. Колымагу с драгоценным скарбом волочил буланый конек, добытый вблизи Березины у лесника, хранившего в потайном месте десяток довоенных колхозных лошадок.

Отряд пересекал поле, но рваные закраины лесных опушек, казалось, преследовали отряд. Было безлюдно, лишь в низине, на ручье, двое мальчишек пускали кораблики.

— Здорово, флотские! — окликнул их фельдшер. Ребята подошли к Бакселяру; уже это подтверждало, что дети в здешних местах непуганые. — Деревня далеко?

— Нет.

— Целая?

— Ну.

— Полицаи есть?

— Был один, забили…

— Что ж, у вас войны нету?

— Батьки в бригаде, а мы хлеб печем. У нас колхоз.

Поле было засеяно рожью: здешние жители ждали своих, надеялись убрать урожай. Бакселяр безотчетно нагнулся, сорвал ромашку. Бойко хотел съязвить по этому поводу, повеселить народ, но увидел, что вслед за фельдшером сорвал цветок еще кто-то, из младшеньких, и промолчал.

В деревню решили не заходить, она лежала в стороне от маршрута, однако ребятишки, бросив свой флот, последовали за партизанами. Белобрысые хлопчики охотно и толково отвечали на вопросы взрослых, показали, как обойти давно подорванный мостик, и вызвались проводить отряд за какую-то каверзную, заболоченную рощу. Насилу их отговорили: «Не заплутаем, хлопцы!.. Спасибо».

До вечера партизаны отмахали километров двадцать и перед ночевкой набрели на лесное озеро. В озере потухало солнце, над головой висели комары; летний день кончался, розоватый отсвет падал на небольшой обрывчик, с которого опускалась в воду песчаная россыпь. Под обрывчиком, откинув трухлявый выворотень, двое партизан раздули костерок и повесили казан. Бакселяр набрал в сосняке земляничника, пустил на заварку; к смоляному запаху дыма примешался горьковатый привкус лесной ягоды. Фельдшер довольно поводил носом, присел на корточки:

— Чудо!

Партизаны расположились на высоком сухом берегу. Ночь обещала быть теплой, люди благодушно ждали чаю и мостились на отдых. Ветра не было, ни одно деревцо не шевелилось, лишь над обрывчиком шуршала листом осина да отчего-то повела макушкой обнятая орешником рябина. В зарослях попискивали птицы. В озере тяжело и сочно хлюпнуло. Бакселяр беспокойно заерзал на месте, а когда рыба заиграла сильнее, не выдержал, сбросил сапоги и, танцуя на одной ноге, начал стягивать бриджи. От нетерпения руки у него тряслись. Подошедший Хацкевич понял его с полуслова и тоже стал торопливо раздеваться.

Озерцо изрядно заросло кугой, в темных окнах что-то рябило и ходили круги.

— Карась, — определил Хацкевич.

— Его руками не взять… Может, линь… — Бакселяр забрел по пояс, наклонился и щупал, перебирал пальцами, пока в самом деле не выхватил линя. Золотистая рыбина шлепнулась к ногам наблюдавшего за ними Бойко. Мало-помалу рыбацкий зуд одолел и его, он подступил к берегу, азартно советовал, как удобней шарить в траве, нетерпеливо справлялся, не попалось ли еще чего, и не заметил, как зачерпнул в сапоги. А там уж и на глубину полез. Одной рукой рыбачить ему было несподручно, но он настырно шлепал в воде, подминая траву и взбивая муть.

— Глубже, глубже! — задорил Хацкевич, но Бойко и так забрался уже дальше некуда.

В лесу быстро стемнело, рыбаки нехотя прекратили лов. Бойко выливал из сапог и сетовал на вечное невезенье, на что Хацкевич с фельдшером в два голоса легкомысленно обещали ему удачу на зорьке.

— На зорьке нас здесь не будет… — проронил Бойко.