Линия Брунгильды

Антонов(не без легкого беспокойства). А вы, Василий Иванович?

Ершов делает свирепый жест, изображая буйно помешанного. Ксана вскрикивает, потом хохочет. Мужчины тоже смеются.

Ершов. Не волнуйтесь, я пациентом этого здания не был. Мог, конечно, стать, как вы, как она и как все, но по счастливой случайности не стал. Я был смотрителем дома умалишенных. А так как мне шестьдесят пять лет и я выходил за штат, то при эвакуации меня на Волгу не захватили. Это моя казенная квартира. Немецкий комендант разрешил мне тут остаться. На моей же квартире, где я прожил сорок лет, да «разрешил остаться». И на том спасибо. Мог и повесить. Спасибо, что не повесил.

Антонов. А что вы скажете, родной, о той мысли, о которой я вам говорил: если б нам тут поставить спектакль, а?

Ершов. Это в нашем-то местечке! (Смеётся.)

Антонов. Я думаю, будет сбор.

Ершов. Не будет сбора.

Антонов(с неудоволъствием). Ну, вы как будто, Василий Иванович, уж очень мрачно смотрите на вещи. У меня везде, куда я только приезжал, всегда бывал полный сбор.

Ершов. У нас не будет.

Антонов. Уж будто меня тут никто не знает?

Ершов (радостно). Ни одна живая душа. (Смягчается при виде огорчения Антонова.) У нас ведь дрянной народ, невежественный. А впрочем, может, кто-нибудь и придет. Начальство придет — щирые украинцы. Евреи придут: они любят наше русское искусство.

Ксана смеется.

Антонов. Хоть что-нибудь соберем, и на том спасибо... Но где же тут играть?

Ершов. Уж если затевать эту ерунду, то только здесь, в этом самом доме. Дом старый, от помещика остался большой зал с эстрадой. Крепостник-помещик имел тут домашний театр. Должно быть, посекал актеров. Может, так и надо было.

Антонов. А разрешат нам воспользоваться залом?

Ершов (радостно). Верно, не разрешат. Зал в двух шагах от кабинета коменданта. Он, подлец, скажет, что ему мешает музыка. Впрочем, может быть, и не скажет. Особенно если его попросит барышня.

Антонов. Ну а сколько с нас могут взять за этот зал?

Ершов. Кому же платить? Императору Вильгельму, что ли? Ему не нужно.

Антонов. Я думал, коменданту.

Ершов. Взяточку? (С сожалением.) Фон Рехов не берет: он миллионер. Если бы не был миллионером, брал бы, конечно... Так как же, господин, насчет ванны? Печь, верно, уже остыла.

Ксана. Горячая, как огонь.

Ершов. Не угореть бы от дыма?.. А может, мы сначала закусим? Ужин у меня в восемь часов. Я велел моей дуре пока приготовить легкую закуску.

Ксана. Я правду скажу: голодна как волк.

Антонов. Родной мой, мне совестно: столько хлопот мы вам причинили.

Ершов. Без хлопот на свете не проживешь. Я сейчас велю подать. (Подходит к двери и кричит.) Марина, подай живее, дура ты этакая, хамка!

Антонов и Ксана изумленно на него смотрят.

Вы не удивляйтесь: это моя кухарка за повара, она же камеристка. С ней иначе нельзя разговаривать. Она от рождения придурковатая и... барышня, не слушайте... эротоманка. Нельзя сказать, чтобы писаная красавица, но убеждена, что все мужчины от нее без ума и пристают к ней.

Ксана хохочет.

Не смейтесь, барышня, у нее этот пунктик, а у нас с вами какой-нибудь другой, вот вся и разница.

Антонов. Родной мой, зачем же вы взяли в камеристки придурковатую эротоманку?

Ершов. Никто не хотел служить в сумасшедшем доме. Говорят: боязно, еще сам с ума спятишь. А ей не с чего было и спятить. И потом, не все ли равно? Эта хоть не воровка. Так глупа, что и воровать не умеет. Вот она, красотка…

Входит Марина с подносом. Она бросает игриво-подозрительный Взгляд на Антонова и, проходя мимо него, боязливо отшатывается. Ставит поднос на стол, опять проходит мимо Антонова и, застыдившись, убегает.

Пошла прочь! Экая дурища! Барышня, Павел Михайлович, прошу, чем Бог послал.

Антонов. Господи, какие вкусные вещи! Ксаночка, смотри, белый хлеб! Ей-богу, белый хлеб!

Ксана. Сардинка! Грибки! Папочка, это обман зрения!

Антонов. Селедка с зеленым лучком! Ветчина! Нет, не верю: это конина, которая прикидывается ветчиной! Господи! Год всего этого не ели! Я, Василий Иванович, иногда в Петрограде думал: существовала ли в самом деле когда-нибудь ветчина, или это был сон, мечта поэта.

Ершов. Через день привыкнете к мечте поэта. Будете ругаться, что недостаточно соленая.

Антонов. Да вы шутите, родной мой. Я просто глазам не верю: может, все это из картона или из стекла?

Ершов (смягчается и веселеет при виде водки). Из стекла только это. (Поднимает бутылку.) Белая головка, прямо со льду. Вы, барышня, верно, крепких напитков не пьете?

Ксана. Нет, отчего же? (Деловито перечисляет.) Я пью самогон — раз, денатурат — два, горилку — три...