Линейный крейсер «Михаил Фрунзе»

Башни знакомы, такие стоят на балтийских линкорах. Стоят, правда, не так: одна поднята, столб барбета похож на вытянутую птичью шею, да и осталось их всего три. Вот и все, что осталось от прежней «Полтавы», по крайней мере, снаружи. Потом помполит «Фрунзе» прочитает, что доля новых металлоконструкций при модернизации составила семьдесят процентов, но сейчас ему не до статистики. Он целует надраенный тик палубы того самого корабля, на котором теперь служит.

С него срезают китель и штаны, тащат на перевязку – по дороге легонько хлопнули по плечу, сообщили, что фашистов вбили в пучину на совесть, что враги теперь зарекутся нападать на суда, идущие под советским флагом. В лазарете отодвинули других раненых…

Патрилос спросил, почему.

– Фашисты подождут!

Только тогда он заметил остатки чужой формы, да и часового, приставленного на всякий случай. Да, не в морских обычаях спасенным из воды устраивать мятеж, но ведь фашисты же… Кто знает, что им в головы взбредет?

– Почти четыреста выловили, – сказал один из матросов, что помогал дойти до лазарета. Сквозь зубы сказал! Такой, пусти его на мостик, потопив вражеский корабль, не только спасать врагов не будет, еще и килем сверху пройдется, порубит спасающихся винтами, чтобы всех добить… С чего такая ненависть?

– Вас сколько было? – спросил матрос.

– Коммунистов шесть, комсомольцев двенадцать, всего…

Патрилос замялся. Что помнил наизусть, сказал -остальное вспоминаться не хотело, мысли в голове путались. Но – представил очередную бумажку.

– … беспартийных восемь.

– С тобой вместе выходит, что спасли четверых.

Яннис не стал спрашивать – кого. Было безразлично,

здесь он не помполит, а спасенный. Однако кто-то учел, и его, опять под руки, повели в надстройку.

– Там каюты комсостава, – объяснили, – есть и пустые, для штабных…

Коридоры, по которым пришлось идти, забиты людьми – те же пленные, многие после перевязки, с кровавыми пятнами на повязках. Многие лежат, кто на прицепленных к потолку полках-койках, кто прямо на железном полу. Патрилос идет и смотрит, что натворил настоящий, линкорный главный калибр – и то не самый большой. Всего двенадцать дюймов, а бывает и двенадцать с половиной, и четырнадцать, и пятнадцать, и даже шестнадцать.

Кровь, стоны, смрад болезни и смерти. А ведь испанцы служили на боевом корабле. Большом, грозном. Защищенном. Яннису рассказывают, как храбро и сноровисто сражался «Канариас», сколько пробоин «Фрунзе» придется латать, сколько людей – резать и зашивать в лазарете, ради скольких приспущен кормовой флаг…

Он не слышит, но про Ивана Павловича уже пошел шепоток, что он стоял на мостике до конца, что именно он отдал последний приказ. Настоящий коммунист. Настоящий боевой помполит. Будь все такими – комиссаров бы на флоте не отменили!

Этому боевому помполиту больше всего хотелось сидеть в своем пароходстве… даже береговая должность сойдет! Увы, по возвращении в Одессу немедля нашелся новый груз для Испании. И еще один. И еще… Когда война, наконец, закончилась – случился партийный призыв.

Патрилос пытался возражать, ровно и аргументированно.

– Большой боевой корабль —, это специфика! Там экипаж больше тысячи. Боюсь не справиться.

– «Есть мнение, что товарищ Патрилос справится», – процитировали ему. – Понимаешь, чье?

Спорить не приходилось. Утешало, что линейный крейсер – не подводная лодка, откуда не спасешься, и не какой-нибудь тральщик, который легко утопить. Да и беречь «Фрунзе» наверняка будут: как-никак, крупнейший боевой корабль Советского Союза, величина политического уровня.

На «Фрунзе» помполита приняли быстро: размер внушает уважение, боевой орден на кителе – тоже, а дальше… Говорить с людьми и о людях Яннис умеет, бумажной пурги, что поджидает по возвращении из заграничных плаваний, бояться отвык. Скоро о новом помполите пошли слухи: мол, он звание получил не по партмобилизации, оно – настоящее, только теперь ему разрешили носить форму и, почему-то это злило больше всего, ЧАСТЬ наград.

13.55. Салоники, штаб минного отряда

В неуютном здании из стекла и бетона – опять конструктивизм! – властвует незаметная на улицах революция. Не знающим греческого для вдохновения довольно часовых с примкнутыми штыками, неразберихи на лестницах и в коридорах, надписей на дверях – мелом, скорописью… Кто хочет – поймет, кто не сумеет – пусть людей поспрашивает.

Табачный дым, веселые и деловитые голоса, звездочки на погонах, дорисованные химическим карандашом. Вот если б не погоны, так сущая сцена из кино. Смольный в октябре семнадцатого.

– У нас октябрь…

Помполит обернулся на голос.

– Точное наблюдение, старшина. Как видите, греческой революции нет на улицах, она прячется в стенах учреждений – так же, как у нас во время НЭПа.

Ренгартен немедленно уточнил:

– Революции пока нет.

Он поднял руку, предупреждая возмущенные возгласы старшин.

– Вопросы?

– Как нет? А как называется бурление, происходящее вокруг?

– Успешным государственным переворотом.

Тут вступил помполит: