Линейный крейсер «Михаил Фрунзе»

Пилот «сверчка» следит за сражением. Ему-то кажется, что все только началось. И, пока штурман докладывает об очередном накрытии, успевает заметить, как на мачту «Конте ди Кавура» взлетает пестрый флажный сигнал. Как один из итальянских эсминцев становится борт о борт со стреноженным однотипником, принимает команду. Как близкие накрытия, что окружили потерявшую ход «Ольгу», сменяются промахами: итальянские крейсера заложили циркуляцию и сами себе сбили прицел.

И, наконец, как «Конте ди Кавур» и «Джулио Чезаре» недружно, медлительно, неторопливо подставляют советскому крейсеру уязвимые борта.

– Сейчас… – шепчет пилот. – Ну же! Ну!

Очередной залп с «Фрунзе» накрывает итальянцев -

ничего. И следующий – ничего, но крейсер заметно сбавил ход. Неужели не будет преследовать?

– Противник отходит, – доложил штурман об очевидном.

В стороне – султан из огня и дыма, пятно горящей нефти.

– Противник уничтожил свой поврежденный эсминец.

Эсминец!

Два линкора и два тяжелых крейсера уходят. А «Михаил Фрунзе», быстрый и смертоносный, отстает от врагов, хотя они едва ползут.

13.06. ЛКР «Фрунзе», боевая рубка

Командир «Фрунзе», краснофлотец в звании капитана первого ранга, коммунист – широко перекрестился.

– Слава тебе, Господи… Пронесло, а могло быть и хуже.

Оглянулся на помполита – тот вытирает платком раскрасневшееся лицо.

– Душно, – говорит. – Вентиляция совсем сдохла… Вы что-то сказали, Алексей Фомич?

– Да вот всплыло старорежимное. Еще с империалистической въелось. Чужая торпеда миновала – «Слава Богу». Своя пришла точнехонько – тоже не без того… Понимаю, что мне, как члену партии, не положено, но как тут удержишься?

– Никак, – согласился Патрилос. – Главное, от нашего крейсера драпают четыре тяжелых фашистских корабля, и на дне еще два вымпела, тяжелый и легкий. А у нас…

Привычное уже сотрясение. Залп.

– Девятый, – говорит Алексей Фомич. Мгновение – и усталый человек, которому морская фортуна только что подарила жизнь, а к ней в придачу – адмиральские нашивки, вновь превращается в несгибаемого каперанга Лаврова. Человека, который умеет реагировать быстро – и правильно.

Рука – на рукояти машинного телеграфа. По телефону, в машину, кричит:

– Приготовьтесь убавить ход до малого. И дайте дыма! Побольше! Как только…

Ждать приходится недолго. Очередной залп противника, командир дергает рукоять, орет:

– Дым! Дым давай!

Ни он, в рубке, ни механики в машинном не видят результатов своей работы.

Последний залп по противнику линейный крейсер делает из-под черной шапки дурно сгоревшего мазута. Вот и славно. Противник должен понять – его отпускают не потому, что «Фрунзе» безоружен, но оттого, что им повезло подбить советский крейсер. Он потерял ход, он не надеется догнать и добить врага -а сунешься драться, так проснется и отвесит бронебойных.

Пусть враг думает, что едва спасся, и не догадывается, что почти победил. Это правильно. У моряков «почти» – не считается.

13.07. ЛКР «Фрунзе», боевой информационный пост

Противник прекратил огонь. Скрылись за кривизной земного шара черные корпуса итальянских линкоров и крейсеров, только мачты скребут небо. Лихо кренясь на развороте, идут на помощь своим подбитым греческие эсминцы. Линейный крейсер тоже рискнул повернуть, на полминуты подставить уходящему врагу избитые були.

В БИПе это видится переплетением красных и синих линий на карте. Красные – наши, синие – их. Вот толстая красная линия – путь «Фрунзе» – удлинилась еще на один отрезок, совершенно прямой. Ни дуг разворотов, ни ломаной, которой крейсер сбивал врагу пристрелку. Прямая линия, что лишь чуть отклонена от точного направления на норд. Курс триста пятьдесят три – в Салоники!

Домой.

Экран радиоуловителя показывает привычное перевернутое «Т», по экрану медленно проползает одинокая точка.

«Сверчок». Мичман Стосюк руководит настройкой только-только ожившего прибора.

– «Кабан-два», уточните позицию… Еще один круг, пошире…

Ренгартен забирает со стола хронометр, прилаживает на запястье. Лицо его, как и всегда, невыразительно. Но это не мешает ему чувствовать вкус воздуха. Фильтрованный, стерильный, но есть в нем и чуть заметная сладость от фальшивого пожара, и горчинка от золы настоящих. Есть кислинка сгоревшего пороха, есть соль моря, которое они только что отстояли.

Михаил Косыгин находит мгновение, чтобы оторваться от руководства аварийными партиями. Нажатие кнопки – и сигнал пронзает внутренности корабля, от киля до верхних этажей башнеподобных надстроек.

– Отбой боевой тревоги, – говорит он. – Получасовая готовность…

Для обитателей боевой рубки и уцелевших дальномерных постов, для артиллеристов, что сидят рядышком – постучи в переборку, услышат, для расчетов орудийных башен, для радистов и зенитчиков – бой, действительно, окончен.

Командир выиграл сражение, но для старшего помощника оно не только не окончено – не разрешено.