19 июня 2015 года. Где-то в России
Говорят, на Земле был Бог
Говорят, он учил добру…
А у нас – целый взвод полег.
Где служил старшиной – мой друг…
Это подземный переход. Таких много в Москве. Когда-то давно, когда деревья были большими, это были просто широкие и чистые переходы под дорогой, где шли советские, наверное – счастливые люди. Потом пришло новое время, и широченные подземные тротуары ужали до узких улочек, пристроили ларьки и стали торговать всякой всячиной. Отлично помню конец девяносто первого, осень. Несколько дней назад в стране произошла попытка государственного переворота – только вот переворотчики оказались хреновые. Серые люди с трясущимися руками были отправлены в тюрьму, а в переходе между тремя вокзалами кипела жизнь и выбор был богаче, чем в самом богатом универсальном магазине того времени. Продавали трикотаж, какую-то одежду, то тут, то там стояли челночьи сумки «мечта оккупанта», товар был развешан на самодельных витринах, стоящих у стен, люди мерили, ругались, советовались, просто смотрели. Помню, мать тогда купила мне… трико, что ли. К счастью – я не видел зиму девяносто второго в Москве – черные очереди к полупустым магазинам, горящие на улицах в мусорных бачках костры…
А впереди был пылающий Грозный. Новогодняя ночь девяносто четвертого года. Девятнадцатилетние пацаны, которых бросили под шквальный огонь боевиков. Мы тогда просто не знали, что армии у нас больше нет, а есть только эти девятнадцатилетние пацаны, которых кому-то не жалко было бросить на убой…
Меня там не было. В Грозный я попал уже во вторую кампанию, тогда еще мал был. Слышал допрос одного боевика… матерого зверя, он командовал одним из секторов новогодней ночью нового, девяносто пятого года. Он говорил правду… понимал, что ничего другого не остается, да и неплохой, в сущности, человек он был, если сравнить с тем, кто есть теперь. Он говорил, что у него было семнадцать человек сначала под командой и три РПГ, а выстрелов то ли семь, то ли девять, и им никто не сказал, что будет. А сами они – просто не верили тогда, что русские против них бросят армию… а потом ход событий определяла уже ненависть и месть. Дознаватель тогда спросил – а если бы знал, что будет, так бы и держал Грозный или ушел бы? Боевик подумал, попросил еще закурить, а потом с растяжкой сказал: нет, ушел бы. Я ведь не враг себе. Кто ж знал, что вы город бомбами снесете да танками отутюжите…
В том адском горниле родились не одна, а сразу две силы. Новая русская армия. И новое сопротивление, стремительно расползающееся по всей России. Русские ваххабиты – это уже никого не удивляет.
Я спустился в подземный переход, прислушался – играла. Это был не тот подземный переход у трех вокзалов, другой. Здесь торговали какими то… булочками – не булочками из сахарного теста с начинками, лекарствами, а в пустом промежутке на углу пел гитарист. Пел совсем не так, как поют обычно гитаристы, с вызовом и надрывом, – а тихо и даже, наверное, печально. И голос у него был – совсем не для гитары…
Жил да был черный кот за углом,
И кота ненавидел весь дом,
Только песня совсем не о том,
Как не ладили люди с котом.
Говорят, не повезет,
Если черный кот дорогу перейдет.
А пока наоборот,
Только черному коту и не везет.
Я выкатился из спешащей толпы, встал рядом. Бросил пятихатку в шляпу, в которой негустой кучкой лежала мелочь. Гитарист поднял глаза, у него было с одной стороны странное, как будто мертвое лицо – след залеченного ожога. Срочником был. Механик-водитель вытолкнул его из горящей БМП, а сам – уже не смог…
– «Лестницу» знаешь? – спросил я.
Гитарист кивнул, пальцы побежали по струнам…
Лестница здесь… девять шагов до заветной двери,
А за дверями русская печь и гость на постой,
Двое не спят… двое глотают колеса любви,
Им хорошо… станем ли мы нарушать их покой?
Двое не спят, двое глотают колеса любви,
Им хорошо – станем ли мы нарушать их покой?..
Час на часах… ночь, как змея, поползла по земле,
У фонаря смерть наклонилась над новой строкой,
А двое не спят… двое сидят у любви на игле,