Лихое время. «Жизнь за Царя»

– А почто дворы-то палить? – хмуро поинтересовался игумен.

– Чтобы свеям не досталось, – пояснил келарь. – Зерно да скот вывезли, а что не смогли – велено в ямы попрятать. Оставят хоромы, свеи все тайники отыщут. А под пеплом да под бревнами горелыми – не сыскать. Да и сами бревна при осаде на что-нить годны. Срубы разберут, напротив обители сложат, вместо Гуляй-города. А так – шиш с маслом!

– Эх, брат Авраамий, слушаю я тебя – боязно, – задумчиво проговорил настоятель. – И прав ты вроде, а все равно – мороз по коже…

– Так и у меня, отче, мороз, – признался Палицын. – Еще хорошо, что народу там немного, уйти успели…

– А коли бы не ушли? – посмотрел игумен в глаза Авраамия.

– Пожег бы, – ответил келарь, не отводя взгляда. – Иной раз, чтобы большому войску спастись, нужно малым пожертвовать. Война.

– Война… – глухо выдохнул настоятель, но более ничего не сказал.

У причала, уткнувшись в бревна, стояли две шлюпки. Над одной развевался белый флаг, а над другой реял королевский штандарт – синий, с желтым крестом, украшенный черным двуглавым орлом.

– Быстро они орла нашего себе прицепили… – покачал головой настоятель.

– Ниче, отцепим, – пообещал пятидесятник Леонтьев – молодой, но уже с легкой сединой на висках.

Рослый швед, украшенный золотым нагрудником с королевскими львами и офицерским шарфом, начальственно рыкнул, и к обители двинулись парламентеры. Впереди шел матрос с белым флагом. За ним – барабанщик, следом – усатый верзила с королевским штандартом. Замыкали шествие пять солдат, в стальных панцирях и касках, с мушкетами на плечах. Последним горделиво выступал человек русского обличья – в долгополом кафтане и с бородой. Толмач (а кто это еще мог быть?) пытался попасть в такт, но получалось у него нелепо.

– Красиво идут, черти! – завистливо сказал Леонтьев и спохватился: – Прости, отец игумен, случайно вырвалось.

Отец Иринарх, неодобрительно посмотрев на сквернослова, промолчал, а пятидесятник облегченно выдохнул – коли игумен сразу не взгрел, больше к этому возвращаться не будет.

– Ондрюшка, ты на мушкеты глянь. Нравятся? – поинтересовался Авраамий.

– Ндравятся, – вздохнул стрелец. – Их, поди, на посошки ставить не надо.

– Во-во, – кивнул брат-воевода. – Видывал я такие. С руки можно бить, а доспех прошибет насквозь. И стреляют не на пятьдесят шагов, как наши пищали, а на все сто. Надо стрельцов упредить, чтобы знали.

– Упрежу, – пообещал Леонтьев и мечтательно добавил: – Раздобыть бы штук пяток да рассмотреть хорошенько. Может, у нас такие делать научатся. Как, отец настоятель, сумеют кузнецы мушкеты делать?

– Эх ты, балабол, – беззлобно осадил его Авраамий. – Ты их заполучи вначале.

– Отец воевода, ты только прикажи! – оживился стрелец, переглядываясь со своими людьми.

– Нельзя. Под белым флагом идут, – вздохнул Палицын. – Да и не сделают наши кузнецы таких ружей. Тут сталь нужна добрая, а не железо.

– А на панцирях что за сумочки висят? – допытывался стрелец.

– Сумки патронные. Порох, чтобы каждый раз не отмерять, в бумажку заворачивают. Удобно!

– Надо бы перенять, – задумчиво сказал Леонтьев, потрогав собственную пороховницу из бычьего рога и сумочку с пулями. – Отец настоятель, бумагу дашь?

– Дам, – пообещал настоятель.

– Ага, – кивнул стрелец и стал размышлять вслух: – А ведь пулю-то тоже можно в бумажку завернуть. Будет фунтик – порох и пуля. Раз – и в ствол! Как думаешь, отец воевода?

Авраамий покачал головой:

– Если бумага плотная, то ее не сразу прожжешь. Немцы перед выстрелом бумажку скусывают, а порох в ствол засыпают.

– Жалко, – огорчился Леонтьев. – Надо бы такое придумать, чтобы пуля и порох вместе были…

– Разболтались, сороки. Вот вернемся в обитель – спорьте, сколько влезет, а пока помолчите! – повысил голос отец игумен, от чего и пятидесятник, и келарь притихли, как расшалившиеся детишки под окриком учителя.

Когда расстояние сократилось до пяти шагов, барабан смолк и вперед вышел старший офицер. Презрительно посмотрев на московитов, расправил усы и, вытащив из-под кирасы свиток, принялся монотонно читать – словно лаять! Закончив, торжественно свернул грамоту и уставился на монахов. Те лишь пожимали плечами. Кое-что было понятно – «Соловки», «рекс», «деус», а остальное…

– Прежний-то король по-нашему писал. Никак, у нынешнего толмачей путевых нет. Бедняга, – пожалел отец Иринарх короля Швеции.

– Его Феличестфо Густаф Атольф Фтарой, счытает, што еко поттанные далжны знать язык конунгарден Швереден, – неожиданно заявил офицер.

– Ишь, по-нашему бает, – обрадовался игумен. – К нам и голландцы приходят, и датчане, и англичане с франками. Где уж тут все языки-то постичь? Раз уж вы к нам явились – по-нашему говорите.

Офицер напыжился еще больше и щелкнул пальцами. Тотчас из задних рядов прибежал мужик в русском кафтане. Закатив глаза, толмач начал витийствовать: