Лихое время. «Жизнь за Царя»

Мужик приглушенно прорычал. Вот и живи с таким атаманом!

В других отрядах веселее – и выпить без помех, и баб-девок там… А Онцифир свой порядок завел. Когда первый раз всех собрал, строго-настрого запретил девок и баб сильничать. (Если только по доброму согласию!) Потом сообщил, что лошадей да коров отбирать нельзя. Сказал, что сам за яйца подвешает, ежели что…

Поперву люди роптали. Как это так? Мы с ляхами воюем – честь нам и хвала! Девок бы позадастее и все остальное… Но потом поняли, что атаман прав. Был тут один такой, Леха, по прозвищу Муравей. Тоже сколотил отрядик, стал панов пощипывать. И хорошо у него это получалось. Потом возгордился выше Ивана Великого – начал требовать, чтобы ему девок давали, хлеб везли. Народ терпел. Ну, девок не жалко. Бери, пользуйся. Дырка ихняя до свадьбы не измылится! Хлеб нужен? На святое дело последний мешок отдадим! Давай, воюй, милый, береги нас! Стал атаман наглеть. Уже не девок, а баб стал требовать, лошадей у мужиков забирал – мол, на панов надобно им конными ходить! Попытались вразумить, что замужних брать – грех, а лошадей отберешь, так на чем же пахать и сеять? Мало, паны грабят, так ты чем лучше? Когда поняли, что Леху этим не пронять, решили по-другому поучить. Ночью, когда шильники спали, связали, лошадей отобрали. Хотели в Шексне утопить, но пожалели – все-таки за народ воевали… Подумали-подумали, взяли атамана Леху под белы ручки и посреди села, на глазах у соратников и выпороли… Потом – всех остальных, но не до крови!

Неделю, пока задница заживала, Леха лежал на пузе у вдовой попадьи, рыдал и прощения просил. Попадья – добрая старуха, мазала поротую жопу лампадным маслом. Народ из отряда разбежался (кто же будет служить поротому атаману!), а сам Муравей, не выдержав позора, ушел куда-то, куда глаза глядят – не то в Вологду, не то в Каргополь.

Отряды, где вольности, а значит, и беспорядка много, долго не гулевали. Если народ не разбегался, то либо паны били, либо свои. У Онцифира же всегда люди под рукой ходят. На болоте сидят те, кому податься некуда. Остальной народ по домам сидит. Зимой-то чего задницу морозить? Да и кормить лишние рты незачем. А снег сойдет – пахать надо, сеять, а в страду урожай собирать. Но коли атаман кликнет, то в любое время – страда не страда, а мужиков сотни две сбегутся… Очень удобно – сбежаться, навалиться на какой-нить отряд, а потом удрать. Разыскивать будут – всегда можно на шишиг свалить! В Пошехонских селах – от Хантонова и до Мяксы, Онцифира уважают, заместо барина чтут. Иной раз и суд ему вершить приходится, и споры о межах рассуживать. Худо только, что нечасто попадались маленькие отряды. Иной раз, чтобы заработать на кормежку, шишигам приходилось грабить и своих. А что делать? Правда, об этом никто не знал. Лес да болото – они все укроют…

– Ну, за здоровье, – осушил свою чарку атаман и бросил в рот щепотку капусты. Выпили, зачмокали капустой, захрустели луковицами.

– Надобно, чтобы между первой и второй стрела не пролетела! – засуетился Максимка, а атаман благодушно кивнул.

– Евфимию больше не наливай! – строго сказал Никита, кивнув на сына, задремавшего от сытости и выпитой чарки. Максимка кивнул – знаю, мол, самим мало! Выпив и снова захрустев, мужики заговорили. Видимо, все думали об одном и том же…

– Стоило Павлуху-то одного оставлять? – поинтересовался Матюшка Зимогор.

– А я что, силком его потащу?! – окрысился атаман. – Говорил… Так ведь ему, дурню, хоть кол на голове теши.

– Да это я так, – миролюбиво пожал плечами Зимогор. – Вольному – воля. Только ежели жив Павлуха останется, гнать его надобно в три шеи…

Атаман кивнул. Матюшка, даточный человек, послуживший в обоих ополчениях – и у Ляпунова, и у Пожарского, был у атамана правой рукой. Или, по-новомодному – есаулом!

– Почему гнать? – удивился Максимка, едва не пролив вино. – Он же не к бабе пошел, а ляхов ловить.

Онцифир, поглядев на есаула, кивнул – скажи, мол, почему…

– Гнать надо, потому что приказ не исполнил, – степенно пояснил Матюшка. – Онцифир что приказал? Приказал – в стан возвращаться. Стало быть, должен всякий его приказ исполнять. А Павлуха, почитай, что убег… У Пожарского, если убег не в бою, порка положена. В бою убег – казнят!

Проснувшийся Фимка, который хоть и не говорил, но все слышал, замычал и принялся махать руками, что-то доказывая…

– А вот это, Евфимий, не твоего ума дело, – строго сказал Матюшка, понимавший немого мальчонку. – Если отдали приказ, все! Умри, но выполни. А приказ – это закон! Раз – не исполнили, два – не исполнили, так это уже не войско будет, а так, одно название. Должен во всем порядок быть! Понял?

Фимка, удивленный обращением «Евфимий», только кивал, хотя он не понял – зачем нужно наказывать, если человек для дела старается? Похоже, остальные мужики тоже не поняли, но спорить не стали. Коли начальство говорит – так и надо.

Атаман, увидев, что Акулина сидит наособицу, удивленно спросил:

– А ты чего, похмелиться не хочешь?

– Да мне вроде немочно с мужиками-то пить, – зажеманилась баба, хотя и посматривала на вино с вожделением.