Возможно, ты ее привел… Может быть, нет. Никто не знает.
Стылый, надоедливый, совсем не летний дождь. Серое, как подтаявший снег, небо над головой. Скользкая, чавкающая грязь под копытами лошадей. Запах гниющего сена с соседнего луга. Сгорбленные спины всадников под черными плащами.
Лошади откормленные, норовистые, не чета крестьянским клячам. Да и не мудрено. Не абы кто – свита окружного инспектора Марция Кружа. Вот только дождю все равно, государственный ты чиновник или голь перекатная. Знай себе как-кап, шлеп-шлеп. Еще утро, а плащ уже мокрый насквозь, и холодно, как в подземельях герцогского замка. Бр-р-р! Дрянная погода. Не иначе как ведьмины проделки.
Только ведьмы – это забота инквизиторов. У чугайстера свои обязанности, свой интерес. Нявки. Нежить – она потому и нежить, что рядом с ней жизни нет. Не утешение несчастным, а медленная мучительная смерть. Во всяком случае, самому Кружу другие исходы не известны. А уж у него-то на памяти всякого-разного немало. Он ведь с отроческих лет в чугайстерах.
Нынешние его помощники постарше, да что проку. Совсем еще зеленые, только из обучения, одни пляски на уме. И невдомек им, что хороводы для чугайстера – не самое главное. Главное – это… да ладно, не ко времени разговор. Разве что года через три или лучше через пять. А пока – работа и еще раз работа. День за днем, хутор за хутором. В больших селах обычно все спокойно, а вот за такими хуторами, где-нибудь на отшибе, глаз да глаз нужен.
Вот и первый на сегодня.
Вернее, второй, но на хутор Коценов Круж не поехал. Просто послал ребят, чтобы проверили, не поселился ли кто-нибудь на проклятом месте. Но нет, вся округа еще помнила, что здесь произошло. Да и сам Марций не понаслышке знал об этой истории, а собственными глазами следил, как она развивалась.
Началось все с того, что четыре года назад Гай Коцен – тихоня и домосед – отправился с женой на осеннюю ярмарку в Кодру, и там, в глупой, из-за пустяка начавшейся драке, ему проломили голову. А у жены, видевшей все это, от потрясения отнялись ноги. К весне умерла и она. А их пятилетняя дочь Славка осталась на руках у престарелой матери Гая.
Но и на этом беды Коценов не закончились. Как уж все вышло, Марций так и не выяснил, но следующим летом Славка утонула в реке. То ли купалась, то ли за кувшинками в воду полезла, то ли еще что. Бабка ничего толком не рассказала. Только сидела на лавке, словно неживая, и беззвучно шевелила губами. Да Марций не очень-то и спрашивал – за чужой работой он сроду не гонялся, но и о своей никогда не забывал. И через полгода снова наведался на хутор Коценов, как устав чугайстерской службы предписывал.
Не успел он тогда во двор въехать, как навстречу ему выбежала Славка. Веселая, счастливая, только больно бледная. И ручонки у нее были холодные, что твой лед, когда она Марция обнимала. Бог весть, за кого она его приняла, но явно не за того. Он и не прислушивался, что она там ему шептала. Марций Круж свое отпереживал давным-давно, когда его вот так же…
Наверное, он все-таки слегка растерялся и потому не увел ее сразу со двора. Бабка увидала их в окно и – откуда только силы взялись – выскочила на крыльцо с ухватом, да с такими словами, какие Марций не в каждой корчме слышал. Насилу ребята с ней справились, но она долго еще билась у них в руках, пока ее не заперли в чулане.
По счастью, маленькая нявка так ни о чем не догадалась. Она даже поначалу заплясала вместе с чугайстерами, потом вдруг ойкнула, схватилась за сердце и, уже падая, оглянулась на Кружа, словно помощи просила. Но инспектор как раз в этот момент доставал из седельной сумки холщовый мешок, а тот, зараза такая, застрял намертво…