Life Goes On

Высокий бородатый мужчина распахнул дверь и устроился напротив, посматривая в окно. От него пахло духами, руки его были ухожены, с маникюром. Я пытался угадать его профессию или источник его денег: солдат удачи, адвокат, специалист по денежным переводам, клерк биржевого маклера, священник без сана или просто владелец значительных средств, но ничего не подходило. Он был человеком лет сорока, который выглядел так, будто все свои пороки держал под твердым контролем. У него были короткие серые волосы в стиле Цезаря и кислое выражение лица человека, который абсолютно доверял себе. На кого бы он ни работал, работодатель мог быть уверен в его надежности.

Его озабоченный взгляд вернул меня в то время, когда я был заключен в тюрьму из-за махинаций Клода Моггерхэнгера, и этот опыт укрепил мое впечатление, что человек напротив был ненадежным до мозга костей, хотя другим он мог и не казаться таковым. В Англии было много таких типов. В некоторых странах человек с подобной физиономией сразу же попал бы под подозрение, но, живя в стране, где граница между верностью и предательством никогда не была должным образом исследована и где он хорошо смешивался с окружающим населением, его считали бы достаточно безопасным вариантом. .

Он был так занят собой, что думал, что я его не заметил, но секундная вспышка моих глаз над моей газетой сказала мне больше, чем любой долгий взгляд. Я вырос в таком месте, где, если смотреть на кого-либо более двух секунд, означало приглашение его (или даже ее — иногда особенно ее) на драку. В тюрьме требовалась всего одна секунда, а часто и меньше, поэтому у меня выработалась способность видеть все как на ладони. На кого бы этот человек ни работал, он прошел для него тесты на способности и психологические исследования надежной отборочной комиссии, но я знал, что работодатели его облажались в самом элементарном смысле, потому что никогда не сидели в тюрьме в качестве заключенных.

Меня потревожил билетный кассир, стоявший у двери и наблюдавший, как дым моей утренней сигары плывет в прерывистом солнечном свете. Пассажир напротив отдал ему свой билет на пробивку.

—  Спасибо, сэр.

Затем сосед снова вернулся к своему пустому взгляду в окно, одновременно маниакально разглядывая свой маникюр. Я заметил, как он был поражен, услышав, как контролер сказал мне: «Здесь ты не можешь путешествовать по билету второго класса, приятель».

В то утро я отправился в путь с твердым намерением не обманывать, не лгать и не совершать в Лондоне никаких действий, которые могли бы оскорбить те принципы, которые Бриджит пыталась мне внушить. Она научила меня, насколько лучше не лгать и не обманывать, даже если это означало по ее словам потерю всякого представления о собственной личности. Я понял, как много она почерпнула от своего бывшего мужа-психолога, и — слишком поздно — что она не так мечтательна, как выглядела.

—  Это купе первого класса? — спросил я, как будто оно было не лучше свинарника, который слишком долго использовался людьми.

Кассиром был мужчина средних лет, светлые вьющиеся волосы ниспадали ему на плечи из-под фуражки вермахтовского образца. Он указал на окно.

— Здесь написано «первый класс», не так ли?

Мне хотелось содрать с него нелепую шляпу.

— Полагаю, что вряд ли кто-то вроде меня это заметит.

Он прислонился к двери и зевнул.

— Что делать, приятель.

В сложившихся обстоятельствах он не мог быть никем иным, кроме как человеком, честно выполняющим свою работу. Мой сосед, рассматривающий свои ногти, несмотря на всю свою озабоченность пролетавшим снаружи пейзажем, уловил все оттенки ситуации. И у меня, по крайней мере, была моя гордость, и это было все, что мне оставили десять лет мирной жизни. Я вынул из бумажника двадцатифунтовую купюру.

—  Сколько доплатить?

Он снисходительно посмотрел на меня.

—  Этого не изменить.

Я потянулся за своим деловым портфелем. — Я выпишу вам чек.

—  Обналичивать ваш чек будет  дороже, чем моя работа.

— Тогда вам лучше подумать, что можно сделать, чтобы использовать это законное платежное средство, — я убрал купюру в карман жилета и вернулся к чтению газетной статьи о женщине восьмидесяти шести лет, которая убила девяностолетнюю женщину ножом. «Она слишком часто на меня нападала», — сказала эта леди в суде, надеясь, что суд будет снисходителен. Потом все испортила высказыванием: «Мне всегда хотелось убить эту свинью».

Судья приговорил ее к четырнадцати годам лишения свободы. «Худшего случая преднамеренного убийства я никогда не встречал».

«Я достану тебя, когда выйду», — кричала она, когда ее тащили в камеру.

Билетный кассир, не желая двигаться, достал из кармана брюк пачку жевательной резинки и положил в рот две пилюли. Он бездельничал, переминаясь с ноги на ногу, как будто у него не было работы,  достаточно счастливый, чтобы смотреть на себя в зеркало над сиденьями. Он раскачивался вместе с поездом, как будто он недавно устроился на эту работу и ему было все равно, продлится ли она у него еще долго. Я достал из портфеля фляжку с виски и показал ему.

— Почему бы вам не присесть? 

— Нет, спасибо.