Life Goes On

— Почему?

— Он не видел смысла удерживать нас. Это тебя он хотел напугать. Он знал, что мы трое были как одна счастливая семья, и что сама мысль о том, что он забрал нас в свою власть, заставит тебя раскошелиться. Клод разумный человек, хотя он поставил условием нашего освобождения, чтобы я не позвонил в Верхний Мэйхем и не рассказал тебе об этом. Ты можешь это понять, не так ли, Майкл?

— Продолжай.

— Не о чем говорить. Мы поговорили с лордом Моггерхэнгером, прежде чем он нас отпустил. Он и леди Моггерхэнгер пригласили нас на чай. Они неплохая пара, Майкл. И торты были вкусные.

— Могу поспорить, что так оно и было. На твоей могиле могут написать: «Он продал своего лучшего друга за Нельсон-сквер».

— Эй, стой, хотя бы булочку с кремом!

— Это будет в Книге эпитафий Гиннеса. Ты испортил мой план.

— Майкл, будь реалистом. Вы бы никогда не попали на этот корабль с кладом Клода на три миллиона фунтов. Его не было, и ты это знаешь. Или тебе следует это сделать.

— Это горькая пилюля, — сказал я.

— Как большинство таблеток, Майкл.

— Отвали, — сказал я ему.

— Это больше похоже на старого Майка Каллена.

— Так как ты сюда попал?

— Я скажу тебе. Когда лорд Моггерхэнгер отпустил нас, мы пошли в мою комнату в Сомерс-Тауне. За мной не следили, а за бандой «Зеленых Ног» — я говорю, вы повсюду видели их объявления? Разве это не кровавый крик? Банда «Зеленых Ног» повсюду! Так вот откуда они получили свое название? Заставляет задуматься, не так ли?

— Продолжай свою историю.

— Давайте сначала выпьем еще бренди. И горшочек ромашкового чая для Марии. Ей становится хуже, не так ли, дорогая?

Она переставала сминать руки только тогда, когда они касались ее груди, или губ, или касались ее блестящего лба. Она кивнула, но ничего не сказала, опасаясь, что от этих усилий ей станет плохо. Она явно была на грани.

— Двойные порции, Майкл.

Я получил напитки.

— Видишь ли, — продолжал он, — я вытащил из матраса деньги, пятьдесят тысяч фунтов, и сегодня утром мы сели на пароход с Ливерпуль-стрит. Деньги в сумке у моих ног, так что не стряхивай на нее сигарный пепел.

— Ты хочешь сказать, что выпросил у меня две порции выпивки, а в сумке у тебя пятьдесят тысяч шекелей?

Он обиделся.

— Я не хотел возбудить твою жадность или подозрения. Но теперь я сказал тебе. У меня никогда не было от тебя никаких секретов, не так ли, Майкл?

— Если ты не перестанешь называть меня Майклом каждые несколько секунд, я отберу у тебя один бренди.

— Не волнуйся. Я куплю следующую порцию выпивки.

— О чем еще ты говорил с Клодом?

— О, это был просто общий, широкий разговор.

— Но что?

— О путешествиях и всяких таких вещах. Мы болтали об отдыхе за границей, и я сказал, что предпочитаю маршрут Дувр-Кале, потому что он самый короткий и потому что на пароме есть прекрасная маленькая кондитерская и кофейня, в которых я могу развлечься. Однако следует признать, что некоторым людям по разным причинам нравятся более длительные переходы. Заметьте, я знал, к чему он клонит, и он попал прямо в мою ловушку. Майкл едет в Голландию маршрутом Харвич-Хук, чтобы увидеть свою вечно любящую жену, — сказал я так, как будто ты сказал мне это всего несколько дней назад, и я посчитал, что это крючок и грузило. Я сказал ему, потому что знал, что в ближайшие несколько дней ты выберешь любую другую дорогу, кроме этой.

Он был живым доказательством (если оно было необходимо), что один человек из Ноттингема может думать за другого и более или менее делать это правильно. В этом смысле его предательство имело мало значения. Он понял мой взгляд.

— Я понимаю, что был неправ, но, Майкл, какая чертовски безумная мысль побудила тебя сегодня пойти по этому пути?

— Я в безопасности на борту, не так ли? И я это сделал.

— Тогда, я полагаю, все в порядке. Эй, Мария?

Она попыталась засмеяться, но выглядела ужасно: ее глаза открывались шире при каждом глубоком качке парома. Ну а мне казалось, что я могу выпить еще пятьдесят граммов бренди и не опьянеть. Мой мозг был заморожен, и я почти не имел с ним контакта.

— В чем я уверен, так это в том, что, когда я доберусь до Голландии и раскрою все, что знаю, Интерполу, Моггерхэнгер уже никогда не будет прежним. Его запрут в лондонском Тауэре до конца дней.

Мария в полуобмороке упала на стол.

— Майкл, помоги нам. — Я был удивлен, что он так обеспокоен. Его охватила тоска. — Судя по ее виду, ее вырвет. Давай вынесем ее на палубу. — Он держал ее между нами. — Она сказала мне, что у нее морская болезнь, но я надеялся, что все пройдет спокойно. Ты ни на что не можешь положиться, не так ли?

— Даже с пятьюдесятью тысячами фунтов, — сказал я. — Ты оставил сумку возле стола.

— Боже мой! — Он побежал назад и повесил ее на плечо. — Я думал, что на этих шикарных кораблях должны быть стабилизаторы качки, — сказал он, шатаясь на несколько футов.

Я придержал дверь открытой крючком зонтика.

— Во время шторма особой разницы нет.

Мы пошли на подветренную сторону, где до нас доносилось лишь несколько брызг.