Личный враг императора

– А давайте сыграем в игру, – усмехнулся я. – Для вас она совершенно беспроигрышна. Я сейчас намерен отправиться к Эжену де Богарне. Видите ли, у меня поручение захватить и уничтожить князя Трубецкого. И у меня есть свидетели, что именно этот человек, – я кивнул на труп Тышкевича, – был тем самым Черным князем, уничтожившим фуражиров и сжегшим деревню. Так что мы отправимся к принцу Эжену совместно. Я нашел вас в лесу, где вы геройски отбивались от бандитов этого душегуба, и, как было велено, прикончил его.

– А мои люди?

– В честь знакомства с вами, Анри, я сделаю исключение. Благороднейший ротмистр Чуев, которому впору быть классной дамой в Смольном институте благородных девиц, а не командовать партизанским отрядом, сопроводит их в тыл как военнопленных. Но если желаете, я могу здесь же собственноручно перерезать им горло.

– Нет, благодарю, это лишнее.

– Вот и я отчего-то так подумал.

– Что ж, я еду с вами и молчу, кто вы, а вы за это щадите моих людей. Я так понимаю ваше предложение?

– Не совсем. Мы действительно едем с вами, и, если в ближайшие два дня не приходит сообщение о мятеже генерала Мале, вы расскажете генералу Богарне, кто я таков на самом деле.

– Любите риск? Ведь я могу это сделать в любой момент, – внимательно глядя на меня, предупредил Анри Бейль.

– Несомненно, но тогда вам не выбраться из России. Поверьте мне, как и я верю вам на слово.

– Проклятье! – себе под нос процедил капитан Фавье. – Хорошо, я согласен. Даю вам слово, что, если все обстояло так, как вы говорите, я не открою ваше имя и звание.

– Это мудрое решение, Анри. А пока суд да дело, – я щелкнул каблуками, и шпоры тихонько мелодично тренькнули, – друг мой, прошу любить и жаловать, ваш покорный слуга Зигмунд Пшимановский, командир летучего отряда его высочества.

Разоружение гарнизона Темирова и драгун, сопровождавших «капитана Фавье», было стремительным и почти бескровным. Уставшие от войны французы безропотно сложили оружие, увидев десятки штуцеров и мушкетонов, глядевших на них сквозь окошки-бойницы, выходившие на главную улицу. Высокие заборы превращали ее в своеобразный коридор смерти. Когда же ротмистр Чуев объявил, что сдавшимся добровольно обещана жизнь, полторы дюжины продрогших драгун из корпуса Виктора единогласно решили, что на этом их служба империи заканчивается, и безропотно сложили оружие.

– И как же вы планируете действовать дальше? – разглядывая многочисленные трофеи, спросил меня ротмистр.

Я сидел посреди двора на вызолоченном стуле, обтянутом золотистым атласом в крупный серебряный цветок, явно не так давно прихваченном кем-нибудь из императорских орлов в одном из московских особняков. Судя по резьбе и орнаменту драгоценной обивки, стул вполне мог помнить ягодицы матушки Екатерины или кого-нибудь из ее фаворитов. Но здесь, по дороге от Смоленска к Борисову, орел разжал когти. И я восседал на нем, а заботливый, как нянюшка, Ротбауэр поливал мне свежую рану на щеке водкой, приговаривая себе под нос, что если бы Господь поступал со мной по справедливости, а не был столь ко мне добр, то пуля непременно угодила бы мне в лоб. Честно сказать, я скорее был удивлен меткости выстрела, поскольку с пяти шагов навскидку попасть в движущуюся мишень из оружия с таким коротким стволом надо иметь весьма приличный навык. Тышкевич явно его имел.

– Так что же дальше? – повторил Чуев.

– Друг мой, у вас славная виктория, вы захватили вражескую базу, которая скоро могла бы стать изрядной занозой в нашем тылу. Вы разорили опасное разбойничье гнездо, захватили четыре пушки и уникальную коллекцию предметов старины. Я буду несказанно удивлен, если после всего этого Ставка поскупится на крест Святого Георгия, и, уж конечно, после этакого славного дела вас просто обязаны сделать подполковником. Коллекцию рекомендую сдать по описи. Если Бенкендорф нынче там, то лучше всего ему. Александр Христофорович человек безукоризненной честности. Иначе велик шанс, что прежние хозяева никогда больше не увидят дорогих их сердцу полотен и прочих милых безделушек. Почта. – Я глянул на стопку запечатанных пакетов, обнаруженных в тайнике. – Похоже, зарабатывая себе возможное прощение или же имя партизан, Тышкевич не ленился на всякий случай перехватывать гонцов и адъютантов. Причем с обеих сторон. Полагаю, большую часть этих депеш можно было бы отправить в огонь. Впрочем, для историков они еще будут иметь немалую ценность, так что прихватите с собой.

Кашка, не спускавший с меня очарованных глаз, повинуясь моему жесту, схватил толстую стопку писем, передал ее мне.