Личный убийца

— Может. Ты же видел? Попробуй сам. Смотри на стакан и мысленно приказывай ему отъезжать. Только сосредоточься и не думай ни о чем постороннем, иначе не получится.

Решетников недоверчиво посмотрел на сына, но всеже перевел взгляд на стакан и стал смотреть на него, как заправский алкоголик с похмелья, ожидая чуда. У него ничего не получилось — стакан стоял на месте.

И тут Ванечка расхохотался от души, раскачиваясь и ударяя себя кулачками по груди так заразительно, что смех его передался отцу, и он тоже стал хохотать, еще ни понимая, в чем дело — должно быть, сделал что-то не так и был смешон со стороны в своей взрослой доверчивости.

— Нет, Ванька! Ну ты скажи, как это у тебя получилось, а у меня нет?!.

— Потому что ты не очень хотел!

— Да хотел я, хотел!.. Научи!.. Знаешь, как здорово будет, когда я от Каменева стаканы научусь отодвигать! Все обхохочутся!..

Ванечка смеялся до коликов.

— Правда, рассказать? — справился, утирая кухонным полотенцем набежавшую слезу. — Нет, ну ты правда ничего не понял или притворился? Ну, пап?..

— Да не понял я, не понял, вот ей-Богу!..

— Да это же элементарный фокус! Нам его воспитатель показал! Я сперва тоже ничего не понял, два дня тренировался взглядом стакан двигать. — Он убрал со стола стакан, поставил его на холодильник, затем снял скатерть. На гладкой полировке лежало кольцо, вырезанное из цветного картона; отверстие в кольце диаметром соответствовало донышку стакана; к кольцу была привязана тоненькая леска, переброшенная, как через блок, через край стола, за которым сидел Решетников. Заглянув под стол, он увидел, что свободный конец лески привязан к ноге Ванечки: стоило ему потянуть ногу к себе, и невидимый под скатертью механизм приводил стакан в движение.

— Здорово! — похвалил Решетников. — Когда это ты приспособление соорудил?

— Да оно же у меня в кармане было! Я специально взял, чтоб тебе показать, а потом забыл!

— Подари! Непременно Каменеву покажу!..

Потом они отправились спать, но долго еще не засыпали. Решетников рассказывал сыну, как дядя Женя Столетник искал девочку по имени Полетт Марше, путаясь в названиях чужих городов и именах.

ГЛАВА 19

Следователь Кокорин в управлении популярностью не пользовался. Отчасти потому, что пришел в прокуратуру из ФСК в тот период, когда у комитета забрали следственную функцию; отчасти — по причине собственной скрытности. Он держался особняком, в гости никого из сослуживцев не звал и сам ни к кому не ходил, избегал даже междусобойчиков в кануны торжеств. Знали о нем немного: учился на факультете психологии, затем — на юридическом в МГУ, преподавал одно время на курсах повышения квалификации работников КГБ и, поговаривали, написал даже книженцию по невербальному общению с подследственными с грифом «Для служебного пользования». Здесь, в облпрокуратуре, не знали, что отец Кокорина Михаил Григорьевич работал в аппарате ЦК. Сам Алексей Михайлович не хотел, чтобы об этом знали, потому что относил своего отца к людям порядочным, убежденным, и опасался, что на нем поставят клеймо «аппаратчик»: отец отличался от тех, кого сегодня принято охаивать, компетентностью, интеллигентностью и искренне, мучительно переживал искусственный и неоправданно резкий поворот истории вспять: «Если караван внезапно поворачивает в обратную сторону, — говорил он сыну, — то впереди оказывается хромой верблюд».

Визит к Богдановичу и Решетникову показал, что допрос первого необходимо тщательно подготовить; именно поэтому Кокорин перенес его на среду, а весь вторник с утра до поздней ночи мотался по городу, проделав тот же путь, которым до него шли Каменев и Решетников (в том, что сыщики отработали полученный аванс сполна, он уже не сомневался, зря только Решетников не рассказал всего, что ему было известно — сократил бы временные затраты). Ни к какому выводу Алексей Михайлович, однако, не пришел — он всегда сторонился каких бы то ни было умозаключений до полного выяснения обстоятельств, — не было и сколько-нибудь стройных версий. Были сомнения, и теперь эти сомнения предстояло развеять вдовцу Богдановичу.

«И пусть развеет, — искренне думал Кокорин, двигая мебель: свое глубокое и тяжелое кресло он поставил Богдановичу так, чтобы тот оказался к окну спиной, а к следователю — левым боком; себе же взял жесткий венский стул с инвентарным номером. — Пусть развеет!.. Зачем нервы человеку трепать? Он и без того пострадал: сидел в тюрьме (будет небось давить на этот факт своей биографии: «Вы думаете, если я сидел, то меня можно подозревать?»), надорвался на торговой работе (и это учтет наверняка: «Вы думаете, если я работаю в торговле, то на меня сыплется манна с небес?»).

Была ли у Богдановича поддержка «сверху»? Даже при особом таланте Архангельский торговый техникум и Московский годичный институт экономики и бизнеса едва ли послужили ему трамплином в стремительной карьере.

Опоздание на допрос следователь расценил не как недисциплинированность (сослуживцы характеризовали Богдановича как человека жесткого и пунктуального), а как нетактичный прием.