Личное задание

Маленький, если бы не круги под глазами и густая щетина на лице, вполне сошел бы за мальчишку. С него постоянно сползали то старенькие спортивные штаны, то рукава чересчур большого свитера, когда он помогал большому мужчине строгать, пилить и сбивать гвоздями сосновые доски. Мужчину можно было принять за отца небритого паренька. Сколачиваемое ими сооружение походило на длинный узкий ящик.

Высокий мужчина время от времени поднимал голову и поглядывал на остывающий багрянец вечернего неба, прикидывая, успеют ли они закончить работу засветло. Маленький, отрываясь от громоздкого ящика, смотрел в противоположную сторону – на темные окна дома. За ними скапливался мрак, готовившийся вытеснить дневной свет с поверхности земли.

Дом скрипел и пощелкивал всеми своими суставами, – словно смерть, поселившаяся в нем, заставляла его беспокойно вздрагивать.

Саня выдержал в доме час, а потом удрал на улицу.

Поначалу, когда он сидел рядом с Ксюхой и смотрел на нее, укрытую до подбородка белой простыней, ее лицо оставалось прежним, разве что слишком бледным. Ей не пришлось класть на веки медяки, так как она умерла с закрытыми глазами. Белки глаз, диковато поблескивающие двумя полосками сквозь ресницы, не слишком смущали Саню, потому что во сне Ксюха нередко выглядела именно так. В общем, она просто спала, а он сидел рядом, оберегая ее сон, и обдумывал стихи о принцессе, пробудившейся от одного-единственного поцелуя. Тема была отличная, особенно если ее правильно обыграть. Например, принц мог явиться слишком поздно, и ему следовало поспешить, потому что... Мчатся годы... Все старее та, что всех была милее... Принцесса все ждет и ждет, а принц все не идет и не идет...

Слезы навернулись Сане на глаза. Он собирался уже наклониться и коснуться губами Ксюхиной щеки, когда – крррак! – сухо треснула половица за его спиной. Похолодев, он стремительно обернулся, а когда вновь перевел взгляд на Ксюху, та уже бесповоротно изменилась. Хватило одной секунды, чтобы она успела недобро оскалить зубы между приоткрывшимися губами, которые до этого момента были плотно сжаты. И ноздри на заострившемся носу внезапно сузились, словно пытались втянуть в себя воздух!

От жутких изменений, затронувших неживое лицо, у Сани по коже поползли мурашки, шевеля волосы на его голове. Плаксиво скривившись, он попросил шепотом:

– Не надо. Не надо меня пугать. Не надо... меняться.

Ксюхин оскал не дрогнул, но неожиданно приобрел насмешливое выражение, а в Саниных ушах раздался ответный шепот. Что-то вроде шороха, сложившегося в полуотчетливое:

Не бойся... Я с тобой...

Это и было самое страшное! Настоящая Ксюха исчезла, оставив вместо себя жуткий муляж, умеющий делать то, что не дано живым: меняться, сохраняя ледяную неподвижность, разговаривать, не произнося при этом ни звука. Было совершенно очевидно, что подмена произошла в тот самый момент, когда Саня опрометчиво отвел от Ксюхи взгляд. Нельзя было этого делать, никак нельзя!

Тоскливо понимая необратимость случившегося, он, не отводя глаз от мертвого воскового лица, медленно встал и настороженно замер, готовясь броситься наутек при малейшем звуке, при малейшем движении в комнате. Маленький принц передумал целовать свою спящую красавицу. Если бы он склонился над ней, а она вдруг посмотрела ему в глаза и подставила губы для поцелуя, он просто умер бы на месте. Или сошел с ума. Стал бы совершенно безумным, как окружающий мир, в котором живут люди, убивающие друг друга.

Иди сюда... Обними меня...

«Вот, – тоскливо подумал Саня, – я и спятил. Может быть, подчиниться зову, послушаться тихого шепота?» Если ты не способен уберечь любимую, если не можешь воскресить ее, то ляг рядом, умри и окажись там, где сейчас находится она, – в непроглядном мраке, среди голодных призраков, или там, где бесконечные сны похожи на сбывшиеся мечты. Главное, ты будешь рядом с ней, сказал себе Саня.

Мысленно сказал так, но даже на полшага не приблизился к любимой. И тогда в ответ на его предательство из уголка закрытого глаза Ксюхи скользнула серебристой змейкой слезинка, оставляя влажную дорожку на ее щеке. Стало тихо, так тихо, что нарастающий звон в ушах показался Сане пронзительным, как тревожная сирена, возникшая ниоткуда и зовущая в никуда.

– Нет, – выдохнул он, понимая, что окоченевшие губы все равно не в состоянии произнести ничего более отчетливого. – Нет, нет!

Звон тут же утих, оставив на поверхности восприятия лишь нудное зудение мухи, безнадежно запутавшейся в лохмотьях паутины. Она негодовала и жаловалась на свое несчастье, она звала на помощь, и хозяин паутины спешил на ее зов.