Лям и Петрик

— Гайзоктер кричит, что он будет кончать путину, а не Либерс. Спервоначалу он накинулся было на Кета, но тот дал ему как следует сдачи. А теперь он к Кету подлизывается и даже подослал к нему Ваковского — давай, мол, мириться. «Твой отец хочет с тобой поладить», — сказал Ваковский. Но Кет выставил его за дверь.

— Чего же вы добиваетесь?

— Мы добиваемся девятичасового рабочего дня и чтобы духа урядника здесь не было; а женщин и детей чтобы перевели с засолки на чистку.

— Ну и как же?

— А так, после обработки лампами Либерс вроде согласился, только Гайзоктер не хочет.

— Кто же хозяин?

— Гайзоктер повесил замок. Кричит, что все дело принадлежит ему, он вызовет губернатора, царя, царицу. Кровь прольется рекой. Тот уж если войдет в раж, не удержишь. Либерса и Лукьянова он в кандалы закует. Сейчас он покатил в город к начальству.

— Что же теперь будет?

— Да не с кем разговаривать.

— А Йотель?

— Никого не видать. Прячутся.

— Зачем же вы здесь стоите?

— Чтобы не подпускать засольщиков к работе.

— Мы их еле сняли, вот они и ворчат. Болтают, будто Йотель нашел себе помощника.

— Что морочишь голову! — перебил другой засольщик. — Неужели Меерка Шпон будет заодно с Йотелем?

— Кто ж говорит? Я только говорю, что говорят.

— Кто? Аршин? — воскликнул Петрик.

— Черт его разберет, этого Аршина! Всё помалкивает. Правда, с Йотелем у них полное согласие, это по всему видно. Толковали, будто он уговаривал чистильщиков выйти на работу. По-хорошему, сказал он, лучше будет; по-хорошему всего добьетесь.

Второй засольщик снова нахмурился:

— Не люблю, когда зря мелют языком. Ведь с тех пор как он сюда приехал, он все у Йотеля сидит, нигде носа не кажет.

— Скажите, где мне Кета словить? — глубоко вздохнув, спросил Петрик и украдкой подтянул посылочку, которая лежала у него за пазухой.

— Ребята сейчас в Лысогорском яру. А ты, Красенко, видно, не знаешь, ведь у тебя гости были. Мать приезжала.

— Да ну?!

Петрик словно окаменел. А может, коридорный из херсонской гостиницы не врал? Может, она и туда приезжала?

— Была тут, была, — сказал засольщик, — только она, кажется, обратно уехала. Она так жалела! Пойди, Кет тебе все расскажет.

Петрик бросился опрометью бежать.

Единым духом он отмахал четыре версты до яра и там в темноте нашел Кета, который в полной тишине что-то горячо говорил.

— Беги в Лысые горы, — сказал Кет расстроенному Петрику. — Мать еще там, она у меня. Лежит на печке. Хворает твоя мать. Беги!

Петрик растерялся, не знал как быть — Лысая гора далеко, а ему надо быть здесь и передать Кету все, что велела Элька.

— Беги! Через часок-другой я тоже там буду.

Петрик отошел в сторону, замешкался в темноте, затем подсел к кому-то. Никто на него больше не оглядывался.

Ему вспомнилось сразу, как здесь же некоторое время тому назад он чуть не лопнул с досады, когда не мог доказать, что он «свой».

Дело было так. Однажды Кет потихоньку встал с постели и украдкой от всех начал прогуливаться у засолки. Это было поздно вечером, рабочие уже спали. Петрик догадался, что Кет ждет кого-то из «своих» и что они отправятся в яр обсуждать дела. Петрик выбрался из барака и подошел к Кету:

— Возьми меня с собой, Кет.

— Ты еще не «наш».

Это было давно. А сейчас он «кое-что» прячет под рубашкой. Кет скоро узнает об этом.

Рабочие завели речь об Аршине, который снюхался с Йотелем и с чистильщиками. Надо проучить его, подрезать ему крылышки! Нечего бояться! Пока не добьемся своего, работать не станем. Сколько же можно терпеть? Все жилы из тебя вытягивают, а в получку швырнут несколько грошей, и катись.

Когда разговоры кончились, Кет и Петрик отошли в сторону. Петрик рассказал ему про Эльку, потом взял руку Кета и приложил ее к тому месту, где за пазухой у него таились книжки.

Они быстро одолели несколько верст до Лысой горы, и вот они в хате.

Петрик забрался на печку и в темноте нащупал какое-то тряпье.

— Мама! — задыхаясь, позвал он.

Вдруг ему пришло в голову, что это уже не мама, что она никогда уже не отзовется. Но тут из-под тряпок послышался тихий стон.

Кет поднес лампу. При ее скудном свете Петрик смотрел на свою мать и не узнавал ее. Очень уж она изменилась! Какая-то чужая, безжизненная. Мать с трудом выпростала руку из-под покрывавших ее тряпок, рука тряслась, как и голова, точно ей стало холодно, когда она увидела подле себя сына. Он схватил полушубок и торопливо накрыл ее.

Морщины на ее лице зашевелились, казалось, что она силится проснуться, силится вырваться из глубокой трясины и ухватиться за идущий к ее сознанию голос Петрика. Через несколько минут она очнулась и заговорила. А Петрик вытирал ее потный лоб.

Мать рассказала, что после смерти Ляминой бабушки, когда она осталась одна, ей уже нечего было делать, да и болезнь замучила ее. А тут соседи сказали, что сын работает у Гайзоктера.