Лежу неубитый, живой

На студентах было бязевое бельё, шерстяные кальсоны, хлопчатобумажные брюки и гимнастёрки. Поверх надевалась шинель (чаще огромного размера, будто на вырост), будёновка со складов времён Гражданской, подшлемник, каска, а на ногах – валенки. Хорошо хоть не кирзачи. Из снаряжения каждому выдавались лыжи с мягкими креплениями, вещмешок, а в нём яловые сапоги, лыжные ботинки, плащ-палатка, ещё какие-то противоипритные сапоги – каждый весом в полпуда – и противоипритная накидка. На поясной ремень крепились котелок, фляга, две гранаты, два капсюля-взрывателя, сапёрная лопатка, два патронташа, сумка с патронами. И ещё противогаз через плечо. Тащить всё это на себе было под силу разве что Арону Копштейну да Тарасу Будко. Арон ещё хорохорился, а Будко ворчал, что такую экипировку сочинили тыловые спецы: «Ми ж не верблюди, щоб на горбу три пуди тягнути».

Как ни странно, ворчню Будко услышали те, кому она и предназначалась, и в прифронтовой зоне бойцов переодели: сняли шинели, будёновки, выдали ватные штаны. А поверх этих штанов ещё полагались белые брюки из какой-то непромокаемой плотной ткани. Вместо шинелей бойцы получили ватные куртки, а вместо будёновок – ушанки и ещё маски с прорезями для глаз. Ну, и в дополнение к шерстяным перчаткам полагались варежки с отдельным указательным пальцем. Всё это, как сказали бойцам, была строго секретная одежда, сшитая по последним спецразработкам.

«По спецразработкам! – поругивался про себя политрук Мазоха. – Эти ихние “спецразработки” целую дивизию угробили…»

Мазоха бурчал не просто так. Хотя информация о замёрзшей 44-й дивизии в прессу не просачивалась, и советские войска будто бы планомерно продвигались к Хельсинки, неся умеренные потери, неизбежные на каждой войне, бойцы-лыжники поняли, что попали далеко не на «войну моторов», о которой им рассказывали в институте, призывая повоевать за страну.

«Красной армии нужны хорошо обученные кадры! – убеждали их агитаторы. – Советская военная техника требует глубоких знаний. С её помощью разгромим тех, кто попытается сунуть своё свиное рыло в наш советский огород! По зову Партии и Правительства грудью станем на защиту нашей Родины!»

Киножурнал ещё крутили – про то, как доблестная Красная армия героически крушит финские рубежи обороны…

Их 12-й лыжный батальон воевал в составе 8-й армии, которая наступала северо-восточнее и севернее Ладожского озера, намереваясь выйти на рубеж Сортавала – Йоэнсуу. Батальон совместно со 155-й стрелковой дивизией в феврале – марте 1940 года продвигались по маршруту Иломантси – Корписелькя, на так называемом Лоймоловском направлении.

Но в январе сорокового года
Пошли мы, добровольцы, на войну,
В суровую финляндскую природу,
В чужую незнакомую страну…

Так написал этот нескладный парень Арон Копштейн. На лыжах он совсем не умел стоять. Его ноги в огромных валенках привязывали к лыжам целой дюжиной верёвочек, под которыми не видно было креплений. Пригибаясь, он отталкивался палками и, проехав несколько шагов, падал. Все смеялись, а он поднимался и теперь уже скользил вперёд:

– А мне война на пользу! Теперь я стройный юноша. И воздух здесь чистый, и погода отличная!

И снова падал, и снова поднимался.

Рассказывали, что его забраковали на медкомиссии. И правильно забраковали: огромного роста, толстый, рыхлый, вдобавок он не умел сосредоточиться на насущном, а жил в своих книжках.

Засыпал с книжкой, просыпался с книжкой, шёл по улице – читал книжку, жевал ломоть хлеба и опять читал книжку. Он читал всё подряд – то, что читали все, и то, что даже никто не читал.

– На войне не книжки нужны, – сказал ему строгий седой врач, подписывая заключение «Не годен». – Поверьте, молодой человек, я прошёл Империалистическую войну – и там никаких книжек…

– А вот Витгенштейн сочинял в окопах свой «Логико-философский трактат»!

– Да ну! Что вы говорите! И вы его прочли?

– Конечно! От корки до корки. Даже два раза.

– Ну и какую же философию автор вывел из всей этой войны?

– Структура языка определяет структуру мира!

– Вот как? Очень неожиданно! Но к военной службе вы всё равно не годны.

– Нет, вы не понимаете! – Арон наконец оставил обычный радостный тон. – Для меня это жизненно важно! Если я теперь не пойду на войну, если не сдам этот экзамен… Да я вообще жить не буду!

Голос его дрогнул от безысходного отчаяния, грузное тело содрогнулось от скрытого рыдания, и он вздохнул настолько тяжело, что седой врач оторвался от своих заметок, очень внимательно посмотрел на Арона и, нервно покрутив перо в руках, пробурчал что-то вроде «Ну что ж, ну что ж…»

Арона обследовали ещё и ещё, советовались, снова обследовали и снова выносили вердикт: «Не годен». А он стоял на своём. На фронт, и никаких там поблажек. «Разве может так статься, что я родине послужить не годен? Да что же вы говорите такое?»

Наконец Копштейну разрешили идти на фронт – но только при условии, что он сбросит вес и начнёт заниматься спортом.