Левый берег Стикса

Прости меня, Господи, подумала Диана. Прости меня за то, что я ищу поддержки у ребёнка, вместо того, чтобы просто защищать его и его сестру. Прости меня за то, что собираюсь сделать. И дай мне силы сделать то, что должно. И защити наших детей, если сможешь. Будь милосерден. Мы слабы, мы обращаемся к тебе только в минуты несчастий, но разве не в эти минуты особенно горячи наши молитвы? Разве не в эти минуты мы особенно искренни в своей вере?

— Да. — Сказала она. — Они нас убьют. И папу тоже. Такой у них план. И пока все идет по этому плану. Но мы с тобой можем эти планы нарушить. Если нас не будет у них в руках — это развяжет руки Косте.

Или даст ему возможность совершать ошибки, отметила она автоматически. Без ущерба для безопасности детей. И сама удивилась своей способности холодно анализировать ситуацию в такой момент.

— Для них — любое нарушение планов — это очень плохо. У них очень мало времени.

— У папы тоже, — сказал Марк. — Что ты собираешься делать?

— Нам нужно покинуть дом. — Она потерла виски. Голова побаливала после удара Лукьяненко, да и начавшийся дождь хорошего самочувствия не добавлял. — Через двери этого не сделать. Только через балкон второго этажа. Ты можешь спуститься? По простыням?

— Да. Без проблем, ма.

— Потом я спущу тебе Дашку. Она будет спать. Или будет очень сонная.

— Хорошо.

— Потом спущусь сама. Помогу вам переплыть речку, и вы пойдете к сторожу на плотину. У него есть связь.

— А ты?

— А я вернусь. Не в дом. На этот берег. И постараюсь угнать свою машину. Запасные ключи у меня есть.

— Не пойдет. — Сказал Марк. — Тебе нельзя возвращаться. Они тебя убьют.

— Они будут думать, что вы со мной. И гнаться будут за мной. Вы успеете добраться. И позвонить в город. А я постараюсь доехать до шоссе. Или до города, до поста ГАИ.

— Нет, — повторил он.

— Марочка, но ведь ты не сможешь вести машину.

— Это плохой план, мам. Пять километров по лесу ночью с Дашкой на плечах. Я дойду только к утру. — Он посмотрел ей в глаза твердо, без сомнений, по-мужски. — Я дойду, не сомневайся. А что будет с тобой?

— Со мной все будет хорошо.

Марк покачал головой.

— Это плохой план, мама. Он никуда не годится. Мы не выберемся из дома незаметно. Они будут сторожить.

— Я знаю, сынок. Я знаю, что надо делать.

— Я тоже, — сказал Марк. — Жаль, что тебе никогда не нравился бейсбол. Но мы справимся, мама. Обязательно справимся. Они думают, что мы ничего не будем делать. Они думают, что мы их боимся.

— Он догадался, — подумала Диана. — Он догадался. Увидел, что я принесла биту, и понял — зачем. Ни неприятия, ни ужаса перед действием, от одной мысли о котором у меня ноги становятся ватными.

Она обняла сына и прижала его к груди. Он с благодарностью принял ее ласку, положил голову на плечо, замер, на несколько секунд. Совсем ребенок. Единственная опора. Она бы все отдала за то, чтобы их с Дашкой не было рядом. И чтобы ей не пришлось делать то, что она должна будет сделать.

На все — про все — у Дитера ушло не более сорока минут. Допрос, а Краснову вопросы герра Штайнца более всего напоминали именно допрос, был стремителен, как блицкриг. Теперь Краснов и сам мог с уверенностью сказать, что Штайнц не всю свою жизнь был банкиром. Более того, теперь он не был уверен, стал ли Штайнц банкиром окончательно, в настоящий момент. Во всяком случае, если и стал, то не до конца.

Потом Дитер сделал несколько звонков с мобильного, вызвал в кабинет Габи и быстро, практически на пределе Костиного понимания немецкого, отдал распоряжения. Габи записывала молча, без вопросов, отмечая каждый пункт гортанным: «Йя!».

После ее ухода Дитер схватил трубку многоканального телефона, стоящего у него на столе и опять принялся звонить, отрывисто каркая в микрофон. Все это время Краснов ощущал себя предметом обстановки кабинета: Штайнц совершенно не обращал на него внимания. И ему ничего не оставалось, кроме, как курить сигарету за сигаретой.

Наконец, Штайнц закончил беседу и опять уселся в кресло, напротив Краснова. Где-то с минуту мужчины молчали, потом Штайнц выдохнул, совершенно по-русски, словно выпил стопку водки, и сказал:

— Так. Официально я не могу делать ничто. Ты понимаешь варум?

— Да. — Ответил Краснов.

— Неофициально я кое-что могу. Так. Мало. Я сказал готовить платеж. Я сказал делать трассу. Это плохой банк. На Каймана Айленд. Юнит. Комната, факс. Один служащая. Чёрный ящик. И этот фонд тоже. Деньги входят и дальше ничего. Понимаешь? Никто не может знать — куда потом.