Левитан

— Импотенция! Счастливы те, кто вообще не знает, что у них есть пипка для чего-то еще, кроме как пописать. Разумеется, я не из тех глупцов, которые из-за этого доходят до седых волос и летают по докторам, и не из тех, кто пашет, как вол, привыкший к плетке по ребрам, и не из тех индюков, тучнеющих так, что сердце заплывает жиром. Десять лет я был официантом на кораблях! Если бы парни собрали в кучу то, что проматывают в портах с гнилыми бабами! А самая дорогая шлюха — законная жена. У нас каждый хвалится, сколько может с женщинами. А я вот был во Франции — там каждый горд, если он импотент, impuissant! Это означает, что он свободен! И французы это очень ценят. Настоящего, умного импотента не мучают глупые страсти, сколько их есть на свете, его не интересуют ни вонючие мокрощелки, ни засранные жопы, он не страдает от ревности, не совершает преступлений из-за вожделения, ни бабы, ни голубые любовницы не создают проблем, и из-за детей — которых, может быть, сделал кто-то другой, — он не поседеет. У него на лице написано, что он здоров, морщины появляются очень поздно, если вообще появляются — и, как правило, он спокойно умирает.

Его спросили, а сам он не импотент ли, раз так хорошо в этом разбирается.

— Абсолютно, — ответил он с достоинством и вежливо, — и я очень доволен этим, особенно когда смотрю на вас.

Убийце все это не понравилось, он чувствовал, что в этом есть что-то, направленное против него, и атаковал официанта, дескать, он все равно оказался в тюрьме, хотя и такой умный.

— Из-за валюты, — спокойно ответил атакованный, — комфорт я ценю превыше всего; а комфорта нет без богатства.

Спекулянт поинтересовался: у него всё конфисковали?

— Всё, что нашли, — усмехнулся тот.

Позже мы слышали, что вскоре он был отпущен на свободу и нашел себе очень хорошую работу в Швейцарии.

Почему студент упомянул мазохистов? Людей, получающих сексуальное наслаждение от собственной боли? Любая вещь в тюрьме имеет свою подоплеку, и любопытство относится к разряду так называемых «таблеток от каторги» (на воле говорят: «стисни зубы!» — а в тюрьме «тяни лямку дальше!», и единственное утешение арестанта арестанту: «возьми одну „таблетку от каторги“»).

Полный жизни арестант любопытен. Иначе было бы невозможно столько узнать друг о друге, ведь редко кто честно рассказывает о том, что написано в его приговоре. Правда, однако, и то, что некоторые (как я уже упоминал прежде) не знают, за что заперты. Одни из глупости (например, разбогатевшие, против которых надо было срочно организовать процесс и конфискацию, чтобы государство могло распоряжаться их имуществом, — хотя во время войны, например, они поддерживали партизан и теперь не могли понять, как оказались в тюрьме, некоторые даже сложили головы, особенно в первое послевоенное время; потом такие, которых кто-то захотел убрать как конкурентов, — и этого они не могли понять, или же законные жены иногда так освобождались от мужей, чтобы можно было сойтись с любовником, а они в эту элементарную политику не врубались), были также и политические, которым никогда не было ясно, за что их бросили в тюрьму (особенно элементарные души, уверенные, что и во время войны и после войны были «прогрессивными» — во время войны, например, они были в немецких лагерях, после войны стали ревностными партийцами, но вдруг стали «гестаповцами», дескать, в лагерях были связаны с гестапо, — они не знали, что служили маленьким колесиком в огромной политической системе, действия которой не поняли бы никогда, в этой процессуальной «мясорубке» до Информбюро против партийцев-гестаповцев, — а за кулисами была, по мнению людей более умных, чем я, борьба за власть и битва с оппозицией, — почем мне знать, меня это особо не занимало, поскольку политические страсти не трогали).

Все же остальное в тюрьме позже или раньше становится известно. Что-то расскажут надзиратели, что-то прояснится во время посещений комиссий, задающих свои, иногда очень недвусмысленные вопросы заключенному, что-то — при составлении прошений о помиловании, а что-то — из-за потребности исповедаться достойному доверия сокамернику, который только и ждет, пока найдется подходящее ухо, чтобы послушать его шепот о тайнах «товарищей по несчастью».