Левитан

Можно общаться с людьми, животными (позже я узнал: коза лучше всех — передние ноги в сапог, она даже мила, а японцы, говорят, больше ценят гусей — гусыне рубят голову, насадив ее, и потом в смертных судорогах ее внутренности совершают некие сообразные движения; чувствительный по отношению к животным, я бы ни за что на свете не проделал ничего подобного, и слабоумные женщины, которые в чем-то близки животным, никогда меня не веселили), можно общаться, как я уже сказал, с ангелами, чертями, богами, облаками и бельем на веревке — но попробуйте со смертью! Представьте ее себе абстрактно как фазу развития — и изнасилуйте ее! На глазах у представителей власти. Это был материал для того психиатра, который и поныне делает вид, что все знает о человеческой психике.

Мой лейтенант об этом моем новом прегрешении и не догадывался. Когда я говорю «мой лейтенант», я ничуть не иронизирую. Между следователем и допрашиваемым нередко появляется некая связь, пусть это даже антипатия, вражда, страх, а иногда даже ощутимая симпатия. Хотя он был гораздо младше меня, он вел себя по отношению ко мне как-то покровительственно, иногда чуть ли не по-отечески, он никогда не был суров, ведь он был лишь орудием в руках вышестоящих, и никогда не использовал своего положения. Иногда неожиданно во время писания тех многих страниц без содержания он усмехался и замечал: «А вы молодец, Левитан!» А я только таращил глаза.

Не знаю, зачем подменять факты: пусть и в полицейском останется что-то человеческое. Меня страшно раздражают воспоминания бывших каторжников, для собственной славы описывающих своих следователей, надзирателей и тюремную администрацию как стаю зверей-садистов. В этих записках вы еще удивитесь, сколько доброго я смогу рассказать о каком-нибудь жандарме, охранявшем меня. Конечно, вместе с этим я не забуду всего того, что мне рассказали другие заключенные о пережитых ими мучениях, но здесь следует быть осторожным — как врачу, который больше доверяет результатам анализов, чем исповеди самого пациента. Я буду констатировать только то, что смог проверить, а все остальное поставлю под прожектор сомнения. Дело в том, что невозможно себе даже представить, как лгут люди с воображением, разные типы, больные геройством, или трусы, пережившие семь смертей, истерики и особенно провокаторы, исповедью о собственных страданиях пытающиеся заслужить доверие своих жертв. В самом конце следствия лейтенант воскликнул: «Такого случая у нас еще не было — чтобы кто-то представлял себя настолько хуже, чем есть». В этом тоже было разочарование.

Следователь однажды дал мне спички, заметив: смотрите, чтобы надзиратель не видел. Дело в том, что мне давали по десять сигарет в день, а спички нет — наподобие танталовых мук. Тогда я еще не перешел во второй класс арестантской школы, где узнаешь, как получить огонь, так сказать, из ничего, совершенный индийский метод. Он очень вежливо спросил меня, как я переношу отсутствие женщин. Я утверждал, что очень хорошо, и спросил его, не подмешивают ли они в еду бром? Он отрицал и, смеясь, заметил, что скорее бы подмешивали что-нибудь возбуждающее. К тому же я давал ему советы по математике, которая, по всей видимости, не очень-то легко давалась ему в вечерней школе. При этом у нас установилась абсолютно коллегиальная атмосфера. Однажды он принес бутылку белого вина. Скорее всего, хотел знать, каким я бываю, когда заложу за воротник. Смеялся, когда я настаивал, чтобы первым выпил он. Но тогда мы уже прорабатывали «вражескую пропаганду», если не ошибаюсь. «Попытка убийства» была еще раньше.