Левитан

Когда мне было четыре-пять лет, одним дождливым днем в дровяном сарае я попробовал воткнуть своего несчастного одной девочке постарше с нашей улицы, но не получилось. Между бедер. Я запыхался, сердце колотилось в горле, я чувствовал, что это все лишь где-то рядом с настоящим, но она ускользнула от меня, испугавшись шума шагов поблизости, я ударил ее по щеке, и мы долго дулись, даже не смотрели друг на друга. Ведь мы видели в роще, как это делается. Стоя, лежа, сидя. А с тех пор, как пьянчуга Матевж показал нам свою толстую, красную, страшную штуковину в таком напряженном состоянии, что она аж покачивалась, мы основательно задумались о своих писунах. Множество грехов из области морали пресек пьяный Матевж, частенько ударявший этим своим животным страшилищем кого-нибудь из нас по голове, без разбора — мальчика ли, девочку.

В непроглядных джунглях памяти лейтенант хотел бы найти свою тропинку, для протокола, который необходимо каждый раз подписывать на каждой странице, наверно — для поколений через миллионы лет. У Милко был старый, слепой пес, который был страшно чувствителен к запаху сук. Но, гоняясь за теми, бедняга с силой слепого инстинкта налетал на стены и ограды. Так что иногда какую-нибудь мы ему придерживали. А кто тебе поможет, парень? Они будут мешать тебе, будут наставлять, убеждать тебя, что этот зуб на самом деле вообще не болит. Каждую женщину ты должен будешь завоевать и удерживать сам. Если тебе не понравятся те, что сами захотят овладеть тобою. Ты будешь пробиваться сквозь мещанскую мораль, где сексуальность изгнана в туалетные надписи, пресные анекдоты и бордели, пронесешься через клерикальную добродетель, где сексуальность заперта в границах греха, и в конце прибудешь в так называемый социализм, где сорвут с твоих стен абсолютно нормальных обнимающихся женщин, нарисованных акварелью, якобы это — порнография. Эти обнимающиеся позже оказались и на судейских столах, на разбирательстве, а потом я узнал, что их сожгли, поскольку мне они уже в любом случае «не понадобятся». У меня отобрали и «Sexuallexikon»[8], который я взял в нашем уважаемом университете в библиотеке и на первой странице которого, по меньшей мере, на двадцати строках мелким шрифтом были перечислены имена университетских профессоров с мировой известностью — как соавторов. Порнография!

А может, я позже расскажу, как некоторые из наших богов умели развлечься — в то же самое время. В заключении я находился вместе с их водителями, официантами, их коллегами, чем-то провинившимися, а также с их «погонщиками верблюдов». В тюрьмах все становится известно, гораздо лучше, чем снаружи. В застенках нечем больше заняться, кроме как разговорами, воспоминаниями. Конечно, некоторые люди не прочь и повыдумывать, а другие с готовностью слишком быстро верят. Но если встречаешь в одной тюрьме кого-то, кто тебе расскажет все со всеми подробностями, а в другой — другого, кто расскажет то же самое, тогда сомнений уже меньше. Одно наверняка: хозяевам жизни и смерти было можно все — во-первых; то, что они разрешали и запрещали тем, кто под ними, по собственной прихоти, а не по закону — во-вторых, и в-третьих — то, что именно наверху гораздо меньше злоупотребляли самоволием в сексуальных целях. Политика, вероятно, такова, как правило: пребывая в вечной заботе и страхе, сексуальность чахнет. Если в машину какого-нибудь функционера набивались голые красавицы, подобранные для него его погонщиком верблюдов, а потом голые высыпались перед конфискованной виллой, используемой им для ночных забав, и он пил с ними и веселился со своей охраной, бил стаканы и бутылки — за это его не стоит винить. Винить его надо в том, что весь мир оказался вывернутым наизнанку — и в том числе моя грешная особа оказалась предана презрению по обвинению в разнузданности. Французская революция извергла из себя страстных аскетов, оказавшихся наверху, для которых революция стала новой религией. Но в нашей борьбе таких оказалось мало. Подумать только, насколько глубоко была укоренена в народе революционно-республиканская убежденность — ведь все это, тем не менее, держится до сих пор, несмотря на сильный шум, раздающийся с Востока и Запада, — при всех поисках на ощупь, метаниях из крайности в крайность, при всех заблуждениях и экспериментах, основанных на экспериментах.

Народ ждал, и боги развивались. И мы оказались в потребительском обществе, отягощенном гонкой за стандартом и менеджерской болезнью. Официальное туристическое агентство каждый день дает в газетах рекламу путешествия в «Святую страну» для посещения знаменитого края «христианской культуры». В самом серьезном политическом издании, на последней странице — обнимающиеся женщины, гораздо менее невинные, чем были те на акварели, что сорвали со стен моей комнаты. Вся Далмация кишит нудистами. И священники искренне молятся за здоровье Тито.