Лев Толстой

В черновике Толстой писал: «Странно подделывалась русская молодежь к жизни в последнее царствование. Весь порыв сил, сдержанный в жизненной внешней деятельности, переходил в другую область внутренней деятельности, и в ней развивался с тем большей свободой и силой. Хорошие натуры русской молодежи сороковых годов все приняли на себя этот отпечаток несоразмерности внутреннего развития с способностью деятельности, праздного умствования, ничем не сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви без цели и предмета».

Пожалеем, как своих, как близких, людей прошлого, удивимся тому, что они далеко видали и ошибались так близоруко.

Тарантас катится по мягкой пыли, гнутся и скрипят гибкие жерди. Волосы людей стали как войлок. Грязь легла на переносицы, обвела глаза, превратила щетину небритых щек в густую бороду.

День по-весеннему ясен, за пылью, за Тереком, за прибрежными зарослями, за мягко подымающимися вверх лиственными лесами стоят снежные горы, как еще не написанные и только приснившиеся гению в книге.

Юноша едет, сам не зная куда.

Толстой потом так написал про своего героя: «его положение в свете, его странное николаевское развитие — отрицать тяжело, соглашаться нельзя, жить хочется».

Очень хочется жить и понять.

Бегут кони.

В мире не было упряжки, которая влекла бы за собой не в колеснице, а в тарантасе с подушками, более драгоценный груз: Толстой ехал думать и писать.

СТАНИЦА СТАРОГЛАДКОВСКАЯ. РАЗОЧАРОВАНИЯ, УТОПИИ, ОХОТА

В «Казаках» Лев Николаевич ее назвал Новомлинской, соединив в ней черты разных станиц.

Четвертая батарея 20-й артиллерийской бригады, в которой служил Николай Николаевич, стояла в Старогладковской. В Старогладковскую прибыли 30 мая. Опрятные дома старой станицы подымались на высоких толстых столбах, тополя и акации перебивали тенями улицы, тыквы завивали плетни, мытые стекла окон сверкали.

Узорчатые крылечки, колонки, навесы от солнца — все раскрашено, вымыто, нарядно. Высокие, исправные крыши плотно и надежно прикрыты подстриженным камышом.

Все свое, но смотрит враждебно.

Толстой оглянулся вокруг и в первые дни как будто испугался.

«Пишу 1 июня в 10 часов ночи в Старогладковской станице. Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже». Это записано в дневнике.

Старогладковская обновляла тоску по дому.

Из Астрахани еще он писал Т. А. Ергольской:

«Не перестаю думать о вас и о всех наших, иногда даже упрекаю себя, что покинул ту жизнь, которая мне была дорога вашей любовью; но я только прервал ее, и тем сильнее будет радость вас снова увидеть и к ней вернуться».

Толстой надеялся, что разлука будет короткая.

Из станицы Старогладковской отправил он стихи казанскому приятелю — Александру Степановичу Оголину — жениху сестры Зинаиды Молоствовой. Толстой хотел через Оголина получить сведения о Молоствовой. Шуточная стихотворная форма скрывает смущение:

Господин
Оголин!
Поспешите
Напишите
Про всех вас
На Кавказ,
И здорова ль
Молоствова?
Одолжите
Льва Толстова.

По дневнику мы видим, Толстой любит в это время Молоствову: стремится к ней, мечтает о ней, но не может даже написать письма, потому что не знает отчества. А может быть, он нарочно поддавался судьбе, потому что отчество узнать было легко, хотя бы от Оголина.

Станица богатая, говорят по-русски, по-старинному, и очень хорошо; думают по-своему. Едят тоже по-своему. В праздник едят свинину и осетров, пекут пироги с начинкой из винограда и свинины; вино пьют ведрами. В будни кушают вареную простоквашу и караваи из запеченной просяной каши. В праздник носят шелка и платье с галунами, водят хороводы и бьют в бубны из сазановой кожи. В будни одеваются просто, но и в будни носят богатое оружие.

Все сыты, спокойны, горды.

Женщины покрывают голову канаусовыми чепцами, сверху повязывают шелковый платок — стягаш с загибом посредине.

Зимой надевают казачки шубы на беличьем или кошачьем меху с атласным верхом, с оторочкой из выдры. На ноги надевают шерстяные чулки — синие с красными стрелками.

Все добро по весеннему времени сейчас проветривается на плетнях.

Над Тереком туман. Гор не видно, тихо, но сказать, что спокойно, нельзя.

Старогладковская отделена от гор только Тереком. Была казачья пословица: «Терек бурлит — казак лежит; Терек молчит — казак не спит».

Толстой здесь не спал. Он тосковал, вспоминая Казань, как рай, Зинаиду Молоствову — как пропущенную возможность любви, и цыганку Катю.

Помещенье ему сдали неохотно: поселился Лев Николаевич в доме богатого казака — Алексея Ивановича Сехина. Этот казак говорил по-городскому, но был он сутягой, высудившим сад у родного брата.

Потом Лев Николаевич переехал к брату Сехина: старика звали Епифаном — так он был записан при рождении. В станице на улице окликают его — Япишка, а в повести Толстого «Казаки» имя ему Ерошка.

Люди в станице все заняты.