Лев пробуждается

— Они ближе всех к человеку по анатомии, коже и костям, — растолковала Изабелла. — В Болонье настоящие трупы держат для исследований, а изрядную часть повседневной работы делают на свиньях. Душат, сжигают, травят и хоронят на день, неделю и более того. Быть свиньей в Болонье опасно, сэр Хэл.

— Буду иметь в виду, ежели когда возьму Сима Врана в Италию, — лаконично откликнулся Хэл, — поелику своими манерами он откровенно напрашивается на вивисекцию. И заметьте, Балмулло тоже как-то не похоже на место, плодовитое желудями.

Изабелла чуть скосила на него взгляд.

— Вы не в восторге от лекарей?

Хэл начал было возражать, не желая досадить этой женщине, но истина душила его. Моровая лихорадка начиналась невинно, как дрожь в теплый день, будто внезапный невидимый ветерок ласково пробежался вдоль хребта. Не более чем через три дня дрожавшие уже лязгали зубами, мечась в мокрой от пота постели; воздух свистал в их груди, как худые кузнечные мехи. Жаловались на холод, сгорая до сального остова прямо на глазах.

Другие тоже ее подхватили — от миазмов зловонных теплых болот, по словам лекарей и врачующих священников, — и некоторые умерли быстро, а некоторых бросили даже их перепуганные пастыри, и они скончались от небрежения.

Одна — очаровательная юная Мэри с Салтоновской Мельницы — сползла с одра болезни и скользнула в реку, схоронившись под холодной водой, будто под покрывалом, утоляющим боль. Когда же ее нашли, те же салтоновские священники, покинувшие ее, отказали ей в погребении на освященной земле, поелику сказанная наложила на себя руки.

Впрочем, и когда им доставало отваги остаться при подопечных, проку от них тоже не было никакого. Розмарин и лук, полынь и гвоздику, уксус и лимоны — все это смешивали с куриным пометом, будто некий мерзостный пудинг или начинку для каплуна, и мазали на лоб и под мышками. Живая жаба, привязанная к голове. Живая курица, разрубленная надвое, истекающая кровью и верещащая, прикладываемая к каждой болячке, — да только не было болячек при лихорадке, отнявшей жену и сына Хэла, лишь трясучая немочь, сжигавшая их, выжимавшая влагу скудной испариной досуха, когда смерть приходила милосердным избавлением.

Изабелла слушала его в молчании, ощущая желчь, ядовитый гной его слов. Когда Хэл закончил, она положила ладонь ему на руку, и он почувствовал головокружение.

Раздался новый крик, и она подскочила, потом неуверенно покачнулась, прежде чем опамятоваться.

— Вы ели? — спросил Хэл, и графиня смотрела на него добрую минуту, прежде чем покачать головой.

— Что ж, коли вы обеспечите вино, я обеспечу овсяные лепешки и толику сыра, — с натужной веселостью проговорил он.

Изабелла не стала спорить, так что они уселись в импровизированном Храме Господнем и поели.

— Лебеди, — сказал Хэл, глотком вина смывая облепившее небо овсяное тесто.

— Что?

— Лебеди, — повторил он. — Лебединая песня. Игра, в которую вы любите играть.

Увидел, как кровь бросилась Изабелле в лицо, и она понурила в голову. Лепешка во рту вдруг показалась золой.

— Простите, — запинаясь, пробормотал Хэл, — я думал…

Голос его спал до шепота и смолк, и он сидел с лепешкой во рту, не в силах ни выплюнуть ее, ни проглотить.

— Это была глупая игра для влюбленных, — наконец промолвила Изабелла, с вызовом поднимая голову и глядя ему в лицо. — Чтобы решить, кто будет лошадью, а кто всадником.

Хэл с трудом проглотил ком. Давясь, он припомнил высокий стол в Дугласе и ее триумфальный возглас, когда графиня побила Брюса своим мальчишеским румянцем. «Ха! — возгласила она. — Снова мой верх».

Тут он обнаружил, что она протягивает ему руку с чашкой.

— Вы подавитесь, — сказала Изабелла, и он натужно улыбнулся.

— В воде, — непререкаемо заявил Хэл, — рыбье дерьмо. — После чего приветственно приподнял чашку и отпил. — И это веское основание избегать ее и придерживаться вина.

— Это причастное вино, — с иронией заметила Изабелла.

Поперхнувшись, Хэл поставил чашку осторожно, словно та могла его укусить. Графиня хихикнула.

— Вы уже проглотили довольно, чтобы быть допущенным к стопам Самого Христа, — заметила она, и Хэл поневоле расплылся в улыбке. На них обоих могут наложить епитимью и даже сжечь на костре за то, что они здесь натворили, распивая святое вино и богохульственно смеясь с глазу на глаз, без сопровождения Изабеллы женской особой.

— Бе́лки, — внезапно сказала она, и Хэл недоуменно моргнул. Молчание затянулось, а затем Изабелла подняла голову и поглядела в его серые глаза.

— Бунт белки, — объявила она и тихонько добавила: — Я победила.

Трубный звон крови в ушах заглушил для него звук внезапного прибытия, так что лишь порыв ветра разомкнул сретенье их взоров. Будто открылась дверь в студеный погреб. Вошедший тотчас накинулся на них.

— Аз ведох, иже сыщу тебя в приютнейшем закутке, — пророкотал голос. — Зелие и женщина — похоже, аз добро учих тебя.

Хэл вскинулся, будто его застали ублажающим себя в конюшне, поглядев в свирепое седобородое лицо, будто вырубленное топором.

— Отец, — чуть слышно выговорил он.

Абби Крейг, Стерлинг