Лев пробуждается

И тут во тьме словно взвизгнул дикий кот, приземлившийся на спину быка, так что тот, запнувшись, сделал полшага вперед, чтобы удержаться на ногах, взревев от изумления и страха. Извернувшись ужом, потянулся свободной рукой за спину, но дикий кот не отцеплялся.

Псаренок. Брюс увидел искаженное гримасой, рычащее лицо отрока, и в тот самый миг, когда бык додумался ахнуться спиной о стену, чтобы стряхнуть его, крохотный орешек мальчишеского кулачка взмыл кверху, нанес удар, а потом отрок отскочил, роняя с длинного клинка кинжала жирные, тягучие капли крови.

Бык взвыл, зажав ухо ладонью, и кровь брызнула у него между пальцев. Оборотился. Выражение свирепой боли и ярости на его лице вдруг стерлось, сменившись ошарашенным недоумением. А потом он рухнул, как мешок, и под головой у него начала расплываться лужа крови.

Воцарилось безмолвие, нарушаемое только порывистым дыханием. Брюс смотрел на Псаренка, сгорбившегося на четвереньках, дикого, как лесной зверь, сжимающего в кулачке окровавленный кинжал.

— Добрый удар, — сумел прохрипеть граф.

* * *

Вломившись в дверь палаты умирающих, Хэл и Сим узрели немую сцену, нарисованную масляно-желтым светом сального светильника и тенями, бешено заплясавшими на стенах от порыва ветра их вторжения.

Мелкотравчатый попик отвязывал Генри Сьентклера от кресла, а третья фигура стояла на коленях у кровати, поддерживая голову человека, булькавшего и хватавшего воздух ртом. Тот поднял к новоприбывшим лицо с недоумением и страхом.

— Сэр Генри! — возгласил Хэл, и государь Рослинский, сбросив последние веревки, шатко поднялся на ноги.

— Хэл, клянусь Ранами Господними, как же я рад тебя видеть!

— Мализ… — пророкотал Сим, ибо было очевидно, что его здесь нет.

— Удалился, и минуты не прошло, — сообщил сэр Генри, потирая запястья.

Хэл чертыхнулся, и Сим уже хотел было вылететь из дверей, когда навстречу ему ступил Брюс, следом за ним Псаренок, а уж за ним Киркпатрик, железной хваткой держа какого-то человечка, как терьер крысу.

— Мализ мимо вас не проходил?

— Нет.

Хэл поглядел на Сима, и тот, осклабившись, понесся охотиться за Белльжамбом. Подойдя к убогому одру, Брюс поглядел сверху вниз.

— Савояр? — спросил он, и Хэл кивнул.

— Так я и подозревал.

— Мализ заколол его, — скорбно сообщил священник. — Хотя ему все едино не жить… сие его дядюшка.

Человек у кровати встал, и Хэл увидел, что на нем изящная рубаха, запятнанная кровью племянника. Горе и отчаяние прочертили его лицо глубокими морщинами.

— Он еще жив? — спросил Брюс, опускаясь на колени и склоняясь к самому лицу умирающего. — Он пытается говорить…

Тот несколько раз открыл и закрыл рот; граф склонился ниже, едва не касаясь ухом его губ, и Хэл ощутил стыд за государя, столь одержимого желанием выведать секрет своего Камня, что отказывает умирающему в праве почить с миром.

Потом того стошнило остатками крови, вынесшими облатку Последнего Причастия, будто крохотную белую лодочку. Брюс подскочил, с отвращением утирая лицо, рябое от кровавых брызг. Дядя преклонил голову и колени, а священник монотонно повел молитву.

Моргнув раз-другой, Брюс устремился прочь, и Хэл последовал за ним. Киркпатрик, чувствуя, как онемела рука, сжимающая скукожившегося продавца индульгенций, решил убедиться, что это действительно савояр, которого они искали, а не какой-нибудь другой несчастный прокаженный.

— Манон де Фосиньи? — прохрипел он.

Выйдя из молитвенного забытья, дядя поднял голову и бережно отвел потную прядь волос, прилипшую к бледному лбу усопшего.

— Малахия, — произнес он, и Киркпатрик вздрогнул.

— Его звали Малахия де Фосиньи, — негромко продолжал дядя. — Он считал сие имя слишком еврейским для Англии, откуда иудеи изгнаны, и потому изменил его.

Во рту у Киркпатрика пересохло. Тряхнув головой, оруженосец отогнал эту мысль. Об этом лучше не поминать, подумал он.

* * *

Куцехвостый Хоб и Долговязый Тэм увязли в каком-то кошмаре. Они наткнулись на дверь, но та не поддалась, и они пахали по слякоти, пока не набрели на нужник в заднем дворе. «А где сральня, — прошипел Куцехвостый Долговязому Тэму на ухо, — там есть и дверца, абы до нее добраться».

Они нашли ее — вовсе черный прямоугольник на темном фоне — и открыли без особых хлопот. Осклабившись, Куцехвостый ступил внутрь; когда паче припрет, никому не нужны преграды на пути к опорожнению кишок.

Они вдвоем остановились в темноте какого-то просторного покоя — то ли залы, то ли трапезной. Воздух прямо сочился зловонием, а темнота открывала свое содержимое очень неохотно — плиты пола, смутные тени по обе стороны; устилающий пол тростник шелестел на каждом шагу.

Кровать со скамьей с торца. Еще одна. И еще с другой стороны.

Фигуры взмыли внезапно, люто, будто явленный кошмар.

— Ах вы, байстрюки! — проскрежетал голос, и Куцехвостый ощутил удар по руке. Потом по коленям. Услышал, как выругался Долговязый Тэм.

А потом увидел, что атаковало его. Безносые. Гниющие. Некоторые в намотанных на самые жуткие раны тряпках, некоторые прямиком с постелей, нагишом, с черными пятнами гнили на по-рыбьи белеющих во тьме животах.