— Не говори, что ты семь лет прожил в Риме и так и не узнал, что Алессандро — внебрачный сын Климента.
Я сознался в своем невежестве. Ему доставило удовольствие просветить меня:
— Когда мой кузен еще не был ни Папой, ни кардиналом, он познакомился в Неаполе с рабыней, мавританкой, которая родила ему сына.
Улица шла в гору и вела ко дворцу Питти. Вскоре мы оставили позади ворота Романа, перед которыми Джованни вновь удостоился почестей горожан. Но на сей раз погруженный в свои думы, он не стал отвечать толпе. Я сделал это вместо него, это привело моего сына в такой восторг, что потом он всю дорогу молил меня снова и снова проделывать приветственные жесты и хохотал.
В день нашего приезда в Рим Джованни настоял на том, чтобы мы вместе отправились в Ватикан. Климент VII совещался с Гвичардини, который вовсе не был рад нам. Видимо, он убеждал Святого Отца принять какое-то трудное решение и боялся, что Джованни переубедит его. Чтобы скрыть свое беспокойство и разузнать о наших намерениях, он выбрал, как обычно, шутливый тон:
— Теперь флорентийцам нипочем не собраться вместе так, чтобы среди них не затесался мавр!
Папа смущенно улыбнулся. Джованни оставался серьезным. Я же отвечал в том же духе с ноткой раздражения в голосе:
— Теперь Медичи нипочем не собраться вместе так, чтобы среди них не затесался народ!
На сей раз раздался подобный удару бича смех Джованни, а его рука дружески хлопнула меня по спине. Рассмеявшись, в свою очередь, Гвичардини перевел разговор на текущие дела:
— Мы получили известие чрезвычайной важности. Король Франциск покинет Испанию до начала поста.
В ходе последовавшей беседы Джованни и я выдвинули ряд доводов в пользу полюбовного решения споров с Карлом V. Все было впустую. Папа полностью находился под влиянием своего друга, а тот убедил его «сопротивляться Цезарю» и быть душой антиимператорской коалиции.
22 мая 1526 года во французском городе Коньяк на свет появилась «Святая лига»: помимо Франциска и Папы, в нее вошли герцог Миланский и венецианский дож. Это означало войну, одну из самых страшных, которые когда-либо выпадали на долю Рима. Если после битвы при Павии император еще и выжидал какое-то время, то теперь он был полон решимости дойти до конца, как против Франциска, который был освобожден в ответ на письменное обещание, от которого тут же отрекся, чуть только пересек Пиренеи, так и против Папы, принявшего сторону «клятвопреступника». Имперские войска стали собираться в Италии, в районе Милана, Трента и Неаполя. Чтобы противостоять им, Климент мог рассчитывать лишь на храбрость Черных банд и их главаря. Полагая, что главная угроза исходит с севера, последний отправился в Мантую, намереваясь помешать врагу преодолеть По.
Увы! У Карла V имелись союзники в самом папском государстве — некий клан, именовавшийся «
Папа был вынужден принять все требования Колонна и подписал обязательство выйти из Лиги и отказаться от каких-либо санкций против мятежного кардинала. Разумеется, стоило нападавшим удалиться, Папа дал понять всем, что и речи не могло идти о том, чтобы соблюдать навязанное ему с помощью угроз и святотатственных речей соглашение.
На следующий день, пока Климент VII метал громы и молнии против императора и его пособников, в Рим пришла весть о победе, одержанной султаном Солиманом в Мохаче[66]. И о гибели короля мадьяр, родственника императора. Папа призвал меня, чтобы спросить, как я считаю, отважатся ли турки атаковать Вену и что будут делать после — двинутся ли в Германию или в Венецию. Я должен был признаться в том, что не имею об этом ни малейшего понятия. Святой Отец выглядел очень озабоченным. Гвичардини считал, что ответственность за это поражение христиан полностью ляжет на императора, воевавшего в Италии и с французским королем, вместо того чтобы защищать христианские земли от турок и бороться с ересью в Германии.
— Как можно ждать того, чтобы германцы помогали венграм, если Лютер твердит им с утра до вечера: «Турки — Божье наказание. Противостоять им — значит противостоять воле Создателя!»
Климент VII одобрительно кивнул. Гвичардини дождался, когда мы выйдем от Папы, чтобы поведать мне о том, что он глубоко удовлетворен ходом событий.
— Победа турок повернет ход истории. Возможно, это и есть чудо, которого мы ждем.