Лев Африканский

— Это не мешает ему вести переговоры с Папой и султаном и посылать своей матери, регентше, указания, как поступать.

— Разве он не при смерти?

— Теперь нет. Смерть отступилась от него.

Поскольку я упорно не желал высказывать собственного мнения, ограничиваясь вопросами, Джованни спросил меня в упор:

— Не кажется ли вам странной сложившаяся коалиция: Папа — союзник Франциска, союзника падишаха?

Пытался ли он прощупать, как я отношусь к туркам? Или разузнать, о чем говорилось с Харун Пашой?

— Я думаю, падишах, какова бы ни была его сила, не в состоянии решать исход войны в Италии. Сотня солдат на поле битвы важнее ста тысяч человек на другом конце континента.

— А кто, по-вашему, самый сильный в Италии?

— Битва при Павии ясно показала кто.

Мой ответ ему явно пришелся по душе. Он заговорил со мной дружески и даже с долей восхищения.

— Я счастлив это слышать, поскольку Папа в Риме колеблется, а ваш друг Гвичардини подталкивает его к битве с Карлом и союзничеству с Франциском, хотя второй — пленник первого. Мое положение не позволяет мне высказывать всего, что мне приходит в голову по этому поводу, иначе я дам повод думать, что боюсь схватки с имперцами, но вы-то отдаете себе отчет, что ваш покорный слуга не совсем не прав, а умнейший Гвичардини совершает безумие, толкая Папу на этот шаг.

Посчитав, что разговор принял слишком серьезный оборот, он перешел на шутливые истории из охотничьего быта. Как вдруг снова вернулся к политике:

— Вы должны донести свое мнение до Папы. Почему бы вам не отправиться в Рим вместе со мной?

В мои планы как раз входило положить конец слишком затянувшемуся пребыванию в Болонье. И потому я принял его приглашение, рассудив, что путешествие в компании с Джованни Медичи может быть сколь приятным, столь и безопасным, ведь к нему не осмелится приблизиться ни один разбойник. На следующий день я, Маддалена и Джузеппе пустились в путь в окружении устрашающих воинов из Черных банд, ставших нашими чрезвычайно предупредительными друзьями.

* * *

После трех дней пути мы достигли резиденции Джованни — восхитительного замка Треббио, где и заночевали. На следующий день на заре миновали Флоренцию.

— Вы, должно быть, единственный из Медичи, кто незнаком с этим городом! — воскликнул кондотьер.

— Мы чуть было не остановились здесь с Гвичардини по дороге на Павию, но время поджимало.

— Что за варвар это время, помешавшее вам увидеть Флоренцию! И на сей раз у нас его нет, но я не прощу себе, если не покажу вам ее.

Никогда прежде не приходилось мне осматривать город с войском в качестве сопровождения. Вдоль виа Ларга и до дворца Медичи, куда мы некстати нагрянули, был устроен настоящий утренний смотр войск. Привратник вышел нам навстречу, приглашая войти, но Джованни резко отказался.

— Дома ли мессир Алессандро?

— Думаю, они почивают.

— А мессир Ипполито?

— Тоже. Прикажете разбудить?

Джованни презрительно передернул плечами и двинулся прочь. Вскоре он указал мне на строящееся здание:

— Церковь Святого Лаврентия. Здесь теперь трудится Микеланджело Буонарроти, но входить я не осмеливаюсь, он может выставить за дверь. Наше семейство он не любит, да и нрав у него крутой. Впрочем, оттого он и вернулся во Флоренцию. Большая часть наших великих мастеров обосновалась в Риме. Но Лев X, собравший вокруг себя целую плеяду талантливых людей, все же предпочел удалить Микеланджело и поручить ему этот заказ.

Джованни двинулся в сторону Домского собора. По обеим сторонам улицы стояло много прекрасных домов, но таких роскошных, как в Риме, все же не было.

— Вечный город полон произведений искусства, — признал мой проводник, — но Флоренция сама по себе — шедевр. Флорентийцы — авторы всего самого лучшего, что производится.

Точно так же вам скажет и житель Феса!

Когда мы достигли площади Синьории, какой-то знатный человек приблизился к Джованни, чтобы перекинуться парой слов, а в это время вокруг раздалось: «Palle! Palle!»[65]

— Только не думай, что всех членов нашего рода приветствуют подобным образом. Я единственный, к кому Флоренция еще относится с почтением. Если б, к примеру, мой кузен Джулио, я имею в виду Папу Климента, оказался ныне здесь, его бы освистали. Да он и сам это знает.

— Это ведь ваша родина?

— О да, мой друг, Флоренция — забавная любовница Медичи! Когда мы вдали, она громко взывает к нам, когда мы с ней, она нас проклинает.

— А чего ей надобно сегодня?

Он задумался. Остановив коня посреди улицы, у въезда на Понте Веккьо, на котором толпа, завидя его, заблаговременно расступилась, приветствуя своего героя, — он изрек:

— Флоренция хочет, чтобы ею управлял государь, при условии, что форма правления будет республиканской. Всякий раз, как наши предки об этом забывали, им приходилось горько сожалеть об этом. Ныне Медичи представлены в своем родном городе юным самонадеянным Алессандро. Ему едва исполнилось пятнадцать, но он воображает, что оттого, что он Медичи и сын Папы, Флоренция с потрохами принадлежит ему.

— Сын Папы?

Мое искреннее удивление рассмешило Джованни.