Лев Африканский

Жизнь Каира со всеми своими радостными и печальными сторонами, наверное, поглотила бы меня с головой, если бы в этот год одна женщина не выбрала меня в качестве поверенного в свою тайну, самую губительную, какая только могла быть, и способную лишить меня как этого света, так и того.

Начало дня, когда я с ней познакомился, было ужасным. Мальчик, погонщик осла, незадолго до въезда в новый город отклонился от привычного маршрута. Я не стал возражать, думая, что он хочет обогнуть какое-то препятствие. Однако вскоре мы попали в толпу. Вложив мне в руки поводья, он извинился и исчез, не дав мне возможности расспросить, куда он меня завел. Дотоле он никогда так не поступал, и я дал себе слово, что пожалуюсь его хозяину.

Вскоре мне открылась причина скопления народа. По улице Салиба приближался вооруженный отряд с барабанщиком и факелоносцем впереди. В середине шел человек с обнаженным торсом и вытянутыми вперед руками — его вел за собой всадник. В это время глашатай зачитал приговор: за кражу тюрбанов преступник приговаривался к разрубанию мечом пополам. Этот род наказания, как я знал, применялся к убийцам, но за несколько последних дней был совершен ряд краж, и торговцы требовали суровой кары.

Несчастный не кричал, лишь стонал, тихо покачивая головой. Два солдата набросились на него, сбили с ног, один из них схватил его под мышки, а другой за ноги. Палач, вооруженный двуручным мечом, приблизился к нему и единым махом разрубил его тело пополам. Я отвернулся, ощутив в животе такой резкий спазм, что чуть не упал. Чья-то рука протянулась ко мне, помогая мне удержаться на осле, и старческий голос проговорил:

— Не след взирать на смерть свысока.

Вместо того чтобы спрыгнуть на землю, я уцепился за осла, дернул поводья и стал выбираться из толпы, навлекая на себя недовольство тех, кому я мешал видеть продолжение зрелища: верхнюю часть туловища поставили на кучу негашеной извести лицом к толпе, чтобы люди могли наблюдать за агонией.

Чтобы как-то справиться с этим страшным впечатлением и не дать ему навсегда поселиться в моей памяти, я решил в этот день не заниматься делами, а разузнать о прибытии и отправлении караванов, а заодно послушать, что говорят. Но чем дальше, тем хуже мне становилось. Меня словно поразили временные слепота и глухота; я ехал, не разбирая дороги, минуя улицы, базары, в полубессознательном состоянии, вдыхая запахи шафрана, поджаренного сыра, слыша как будто вдалеке крики звавших меня торговцев. Без погонщика мой осел пустился блуждать по городу согласно своему разумению. Так длилось до тех пор, пока один торговец не заметил, что со мной творится что-то неладное, не подхватил поводья и не подал мне чашку сахарной воды с запахом жасмина, которая принесла мне облегчение, словно чья-то рука наконец перестала сжимать мои внутренности. Я очутился в Хан ал-Халили, а моим благодетелем оказался один из богатейших персидских купцов, некий Акбар, да осыпет Господь его своими милостями! Он усадил меня, сказав, что не отпустит, пока я окончательно не приду в себя.

Так прошел, наверное, целый час, мой разум постепенно выбирался из потемок, когда в лавку Акбара вошла она, Черкешенка. Не знаю, что меня поразило в первую очередь: ее ли прекрасное открытое лицо (лишь черный шелковый шарф был наброшен на ее светлые волосы), ее ли тонкий стан, необычный для этих мест, где в женщинах ценится дородство, или двусмысленность, проскользнувшая в обращении к ней Акбара — спокойного, без заискивания: «Ваше Высочество!»

Сопровождавшая ее служанка была простой крестьянкой, каких много, с замедленными движениями и не сходящим с лица веселым выражением. В руках она держала плоский предмет, завернутый в старую простыню.

Взгляд мой был, судя по всему, слишком настойчив, поскольку Черкешенка подчеркнуто отвернула лицо; видя это, Акбар с важным видом сообщил мне:

— Ее Высочество принцесса Нур, вдова эмира Аладина, племянника падишаха.

Как ни старался я отвести взгляд, ничего не получилось, любопытство пересилило. В Каире всем была знакома трагическая судьба этого Аладина. Он принял участие в братоубийственной распре, расколовшей наследников султана Баязида. В какой-то момент ему вроде бы даже удалось одержать победу, овладеть городом Бруссом и даже угрожать Константинополю. Но его дядя Селим[37] оказался удачливее. Придя к власти, он безжалостно перерезал всех братьев и казнил каждого десятого человека из их рода. Аладину удалось бежать и укрыться в Каире, где его приняли с почестями. Ему отвели дворец, дали слуг; по слухам, он готовился с помощью мамлюкской империи, персидского Софи и могущественных тюркских племен совершить переворот в самом сердце Анатолии.