Лев Африканский

Она даже не улыбнулась.

— Еще когда я была подростком, колдун из моего племени сказал, что я никогда не смогу зачать. Тогда я ему не поверила, но теперь… Я с тобой уже целых пять лет, а ребенка тебе родила другая.

Не найдясь, что ответить, я привлек ее к себе, но она отстранилась, при этом ее лицо исказилось от боли.

— Согласишься ли ты освободить меня?

— Для меня ты любимая, а не рабыня. Но я не хотел бы, чтобы ты перестала мне принадлежать.

Сильно, словно наручниками, обхватил я ее запястья своими руками и стал осыпать поцелуями ее ладони.

— Неужто ты забыла нашу ночь в Томбукту и все другие наши ночи, наши обещания никогда не расставаться?

В открытое окно ворвался поток свежего воздуха, задув пламя свечи в бронзовом подсвечнике. Стало темно и грустно, я перестал видеть глаза Хибы. Ее голос был таким далеким, он слегка дрожал, словно она исполняла какой-то древний напев пустыни:

— Часто, о как часто любящие держатся за руки и мечтают о будущем блаженстве. Но сколько бы они ни прожили, никогда блаженству не быть столь же великим, как в тот миг, когда их руки, их мечты переплетены.

В эту ночь она в конце концов открыла мне свои объятия. От усталости ли, из чувства долга, в память ли о прошлом — не знаю. Но с этих пор в ее взгляд навсегда закрался легкий налет печали.

И как же я был рад в этот вечер вновь увидеть ее смеющейся, бьющей в ладоши под звуки андалузского оркестра. В разгар ужина поэт встал и по памяти продекламировал стихи, сочиненные в мою честь. С первой же строфы мой будущий дворец превратился в Альгамбру, а мой сад — в Эдем.

Когда дворец твой подведут под крышу
— О! Будь благословен сей миг неизреченный! —
Взойдешь под сень его, неся сынишку…

Моей руке, обнимающей Хибу, передалась ее дрожь. Вздохнув, она шепнула мне на ухо:

— О, как бы я хотела дать тебе наследника!

Словно услышав ее слова, поэт взглянул на нее с состраданием и, прервав поэму в мою честь, экспромтом произнес:

Любовь — томленье у колодца,
Любовь — цветы, а не плоды.

Не долго думая, я бросил ему кошелек, в котором было не меньше пятидесяти динар. Улыбка, озарившая лицо Хибы, не имела цены. И я всю ночь посвятил тому, чтобы испить ее.

* * *

Полгода спустя после этого вечера ко мне явился начальник королевской охраны: султан приглашал меня к себе в этот же день сразу после сиесты. Я оделся в соответствующее платье и отправился во дворец, недоумевая и испытывая беспокойство.

Султан принял меня предельно любезно, а его окружение тут же последовало его примеру. Он вспомнил, как я впервые навестил его по возвращении из Томбукту, как посредничал в деле Тефзы, принесшем в казну в этом году больше золота, чем весь Фес. Воздав хвалу моему дяде, моим предкам, Гранаде, он принялся превозносить своим близким мое богатство, мое красноречие, мою оборотливость и мои обширные знакомства, приобретенные в самых престижных школах и коллегиях города.

— А не был ли ты знаком с Ахмедом Хромым в медресе?

— Да, мой господин.

— Мне сказали, ты был одним из лучших его друзей, единственным, кому он внимал.

Я тотчас понял, зачем меня позвали и к чему все эти льстивые речи. Ахмед набирал силу, многие учащиеся Феса и Марракеша побросали отчие дома и влились в его отряды, сражающиеся с португальцами, постоянно прибирающими к рукам все атлантическое побережье. Хромой со своими сторонниками бывал в различных частях страны и повсюду сурово критиковал фесского султана, будоража его этим и заставляя искать способы вступить в переговоры с опасным бунтовщиком. Султану требовался посредник.

Я решил не упускать случая и покончить со старыми счетами, не дававшими мне покоя.

— Шериф Ахмед часто бывал у меня, когда мы учились в коллегии. Он показал себя настоящим другом, когда мою сестру увели в квартал прокаженных, да сотрет Господь это воспоминание из моей и ее памяти!

Султан в замешательстве откашлялся.

— Что сталось с этой несчастной?

— Один храбрый юноша, из разносчиков, попросил ее руки и бежал с ней, не смея подать весточки, словно они злоумышленники.

— Хотел бы ты получить охранную грамоту для них? Или помилование? Мой секретарь подготовит все, что нужно.

— Доброта твоя беспредельна! Да наградит тебя Господь долгой жизнью!

Я знай себе произносил все эти затверженные наизусть фразы, положенные при общении с сильными мира сего, а сам решил ни за что на свете не упустить представившегося случая.

— Мой друг шериф Ахмед был весьма опечален несправедливостью, выпавшей на долю моей сестры, жертве страшной мести Зеруали, — тихо проговорил я, склонившись к его уху.

— Мне передали, какую роль сыграл этот человек в деле твоей сестры.

Меня нисколько не удивило, что он в деталях осведомлен об этом, но спрашивать его, отчего же он давно не принял никаких мер, я не стал, поскольку хотел привлечь его на свою сторону.