Лев Африканский

Мы вышли из дома, чуть только забрезжило; мать и Варда несли нас с Мариам на руках. Пробираться приходилось очень медленно, поскольку ноги скользили на промерзшем снегу. Мы миновали Старую Касбу, мост Кади, Маврский квартал, Еврейский квартал, ворота Горшечников, не встретив ни одного прохожего; только доносящееся из домов позвякивание посуды напоминало время от времени, что мы не в заброшенном лагере, обитаемом призраками, а в живом городе, где людям требуется есть и пить.

— Самое начало дня, но отчего-то у ворот Надж ни одного часового, — рассуждала вслух моя мать.

Она поставила меня на землю и толкнула створку двери в воротах. Та без труда подалась. Мы вышли за пределы города, не зная, какую из дорог выбрать.

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как нашим глазам предстало необычное зрелище: две группы всадников как будто бы направлялись в нашу сторону — одна справа рысью поднималась по дороге, идущей в гору от реки, другая слева спускалась тяжелой поступью от Альгамбры к реке. Вскоре от второй группы отделился всадник и поскакал чуть быстрее. Мы поспешили вернуться в город, но не стали плотно прикрывать дверь ворот и могли наблюдать за происходящим. Когда всадник, прискакавший со стороны Альгамбры, был совсем близко от нас, мать едва сдержала крик:

— Боабдиль!

Боясь, как бы нас не услышали, она зажала мне рот рукой, хотя и я, и моя сестра молчали, увлеченно наблюдая за зрелищем, представшим нашим глазам.

Лица султана я не видел из-за тюрбана, надвинутого на лоб по самые глаза. Под ним была самая обыкновенная лошадь, которая не шла ни в какое сравнение с двумя конями, поднимавшимися с седоками от реки. То были поистине королевские рысаки: убранные в шелк и шитую золотом парчу. Боабдиль хотел было слезть с лошади, но Фердинанд жестом остановил его. Султан подъехал к нему поближе и попытался завладеть его рукой, чтобы поцеловать ее, но король отдернул руку, и Боабдиль, склонившись, смог приложиться лишь к его плечу — это был знак, что он по-прежнему остается султаном и не низложен. Конечно, и речи не шло о том, чтобы оставить его в Гранаде, новые хозяева города определили его в наместники небольшой сеньории в Альпухаррских горах, куда позволили удалиться также его родным и приближенным.

Все это произошло в считанные секунды, после чего Фердинанд и Изабелла поскакали к Альгамбре, а сбитый с толку Боабдиль покрутился на месте и также двинулся в путь, да так неспешно, что вскоре его нагнал обоз, состоящий из сотни с лишним всадников на лошадях и мулах: мужчины, женщины, дети и огромное количество подвод с сундуками и предметами, завернутыми в ковры и ткани. На следующий день поползли слухи, что султан вырыл останки своих предков и увез их с собой, не желая оставлять врагу.

Говорили также, что он не смог вывезти все свое добро и спрятал сказочное состояние в пещерах горы Шолаир. Многие тогда же замыслили отыскать его! Поверите ли, на протяжении всей своей жизни мне встречались люди, мечтавшие только об одном — золоте Боабдиля! Знавал я и таких, кого повсюду называют канназены, — они заняты исключительно поисками сокровищ, в Фесе же их такое множество, что они регулярно собираются на ассамблеи и даже избирают консула для разрешения тяжб, возникающих с хозяевами домов, пострадавших от их подкопов. Эти канназены убеждены, что спрятанные правителями прошлого богатства были заколдованы, чтобы никто не мог их откопать, и потому часто прибегают к услугам колдунов. Стоит вступить с канназом в разговор, как он тут же начинает божиться, что повидал на своем веку горы злата и серебра, да вот только не смог до них дотронуться, поскольку не знал нужных слов и не имел нужных ароматических масел, чтобы снять заклятие. При этом он непременно подсунет вам под нос особую книгу, в которой поименованы все места, таящие в себе сокровища, правда, в руки не даст!

Не знаю, покоятся ли до сих пор сокровища, веками накапливаемые насридами, в андалузской земле, но мне это представляется маловероятным, ведь Боабдиль отправлялся на чужбину навсегда, ромеи позволили ему вывезти все, что он пожелает. Богатый, но несчастный, долго стоял он, впав в оцепенение, с затуманившимся взором, на последнем хребте, откуда еще была видна Гранада. Кастильцы прозвали это место «последний вздох мавра». Говорят, он пролил там несколько слез стыда и угрызений. «Плачешь, как баба, по царству, которого не смог защитить, как мужчина!» — якобы бросила ему тогда его мать Фатима.