Летуны из Полетаево, или Венькины мечты о синем море

- Что я только что? Что я такого сделал? – обиженно поджал губы домовой, - Давай мы лучше у неё самой спросим. Эй, муха! Я тебя чем-нибудь обидел?

Убиенная муха, поднятая домовым за крыло высоко в воздух, безмолвствовала.

- Ну, вот! – радостно провозгласил домовой, - Она не в обиде! И ты не мели чепухи. Лучше давай с тобой посплетничаем.

- Сплетничать нехорошо. Мама говорит…

- Мама правильно говорит, - согласился домовой, - Но иногда, немножечко, самую малость, для поднятия тонуса, нужно! Как же можно жить совсем без сплетен?!

- Мы же дома как-то живём.

- Скучно живёте!

- И о чём же мы будем с вами сплетничать?

Венька-то сам сплетничать вовсе не умел. Даже ни разу в жизни не пробовал.

- Для начала я тебя спрошу, - домовой потёр руки и довольно заёрзал на лавке, усаживаясь поудобнее, - Вот, к примеру, кто тебе нравится больше, Сима или Фима?

- Сима, - не раздумывая ответил Венька, - Она весёлая, смешная, на балалайке играет.

- Ну да, ну да, - закивал головой домовой, - На балалайке играет, по воздуху аки по суше ходит, нечисть всякую тащит в дом. То эту склизкую Анисью, то всяческих мохнатых пауков. А мне, страдальцу…

Тут домовой громко всхлипнул и так треснул себя кулаком в грудь, что у него развязался и шлёпнулся на пол галстук-бабочка.

- Душа у меня слишком нежная, - вытирая грязным пальцем совершенно сухой глаз, объяснил Веньке домовой, - Не выношу я этого гнуса. Ни жаб. Ни мух… ух… ух… ух…

Хлоп!!! Третья муха пополнила скорбную коллекцию домового. А он меж тем отряхнул преспокойно руки и невозмутимо продолжал:

- С Фимой-то мне лучше. Фима дом приберёт. Киселю наварит. Пирогов напечёт.

В этом смысле Венька был совершенно с домовым согласен. Убирала Фима чисто. Готовила вкусно. Только вот…

- Только вот зануда она, - продолжал свои размышления домовой, - Скучная какая-то. Всё у неё по распорядку. Мух не обижай. Колотушкой по ночам не колоти. А если у меня именно ночью душа колотушек просит?!

С этими словами домовой вытянул из-за пазухи какой-то предмет, очень сильно напоминающий скалку.

- Бах! – шмякнул этой скалкой себя по голове.

- Бам-м-м!!! – пошёл от головы звон, заполняя собой всю, до самого дальнего уголка, избушку.

- Ох-х-х-ох-ох!!! – заворочалась за печкой старая Серафима.

Веньке стало немного не себе. Не тот ли самый это домовой, что давеча облил аптечной зелёнкой беднягу Пантелеймона? Что, если он сейчас и Веньку… Ведёт себя мужичок как-то странно. За мухами гоняется. Лупит чем ни попадя по голове.

- Ну, домовые-то разные бывают, - как бы прочитав Венькины мысли, продолжил плести свои мудрёные сплетни мужичок, - Вот, слыхал я, один тут на днях… та-а-ак разозлился! Облил своего хозяина чем-то. То ли коровьей жижей, то ли поросячьей мочой…

- Зелёнкой, - подсказал мужичку Венька.

- О! – обрадовался тот, - Точно! Гляжу, и ты уже тут всё знаешь. Хорошо собираешь сплетни, хитрец!

Домовой заговорщицки подмигнул Веньке и укоризненно погрозил ему пальцем.

- Только я домовой не из таких! Я добрый! Очень добрый! Наидобрейший из всех самых добрых домовых!

- Ну, да. А мухи?

- Опять?! – рассердился домовой, - При тебе же допрос вёл с пристрастием. Муха не в обиде, со всем согласная, и вообще сама напросилась. Сама! Понял? А я добряк. Меня так и зовут, Добрыней.

- Ух, ты! – Венька обрадовался известному имени, будто старого знакомого встретил, - Добрыня Никитич?

- С чего это Никитич? – оскорбился домовой, - Что ещё за выдумки такие? Добрыня Добрыньевич я. Потому что папку моего тоже Добрыней звали. Это у нас семейный бзик такой – всех по мужицкой линии Добрынями называть. Добрые мы все. И добро всяко-разное любим. Вот, гляжу, у тебя туфли больно хорошие.

- Какие туфли? – не понял и даже слегка обиделся Венька.

Что он, девчонка, что ли, - туфли носить.

- Парусиновые, - домовой Добрыня показал на Венькины кеды и облизнулся при этом плотоядно, - Я парусиновые страсть как люблю. В них ноги не потеют.

- А-а-а!!! Так это кеды!

- Кеды, говоришь? Ну, ладно! Поздно уже. Спать тебе, наверное, пора. Да и мне… это… вот…

Не договорив последней фразы, Добрыня заволновался всем телом, заколыхался в воздухе и растворился в ночной темноте, не оставив после себя даже тени.

- Ах-х-х, - вздохнул с облегчением Венька, рухнул на подушку и тут же провалился в глубокий крепкий сон.

…Наутро, когда Венька проснулся, натянул на себя футболку и штаны и полез под лавку за обувью, оказалось, что из оставленных с вечера двух кед в наличии имеется только правый. Левый же исчез в неизвестном направлении.

Глава 13. Одна парусиновая туфля.

- Бабушка Серафима! – крикнул из-под лавки Венька, - Вы случайно кеда моего не видели?

- Деда? - переспросила Серафима, - Какого деда? Ты ж, вроде, приехал один.

- Не деда, а кеда!!!

Вот ведь незадача! Она ко всему прочему ещё, оказывается, глуховата.

- Что за зверь такой – кеда? Не слышала о таком никогда.

- Во-первых, не кеда, а кед, - по возможности попытался объяснить Серафиме Венька, - А во-вторых, по-вашему это называется «парусиновая туфля».

- А! Туфля! – обрадовалась бабушка Серафима.