Анна Георгиевна еще рассказала, что операция, кажется, не особенно опасна, а в душе у Павла словно проворачивали бур. Он с тоской думал, что проморгал отцовские недуги и что его долг — зарабатывать деньги. Что о самореализации надо было думать раньше: в его возрасте непозволительно предаваться мечтам о чудо-самолете — и что ему, возможно, придется искать более щедрое и еще более ненавистное место.
В дверь позвонили, Анна Георгиевна пошла открывать, а раздраженный Павел забился в угол комнаты.
— С бооольшим скандалом!.. — загремел в коридоре Генин голос. — В тоталитарном государстве никогда не требовали паспорт, а в свободной России — без бумажки ни шагу!..
Довольный Гена зашел в комнату.
— Ломает? — спросил он, натыкаясь на Павлову безрадостную физиономию. — Я звонил пару раз — шифруешься?
Его выпученные глаза снова вспыхнули, точно осененные открытием.
— Подожди, ты тоже там работал? Расскажешь, что к чему. Я, знаешь ли, решил к дяде Вадиму податься — сальто-мортале такое.
У Павла вырвалось протяжное:
— Чтоооо? — Он решил, что слишком долго обмусоливал "Витязь" и в результате помешался. — С судимостью и под чужой фамилией?
— Да, проблема, — согласился Гена. — Но меня же не за измену родине судили, а судимость сняли уже.
Павел вдохнул в легкие побольше воздуха и завел речь, призванную убедить Гену, что его в поисках собственного "я" занесло не туда. Он говорил вдохновенно, легко выявляя все подводные камни, — потому что аргументы, которые высказывал Гене, он многократно предъявлял самому себе.
— Подумаешь, мне не в падлу, — бросил Гена, легко отметая все доводы. — Задрало все до полного очешуения. Зачем мне ваши зарплаты? Квартирку я сделал… машина есть, — да тоже достало: я ее о столб разобью. Нет, продам: гараж куплю. Вот у бати был гараж!.. Какие люди!.. Какие разговоры!.. Пойду к дяде Вадиму…. договорились уже — поступлю к этой… Марии Андреевне… ну, к любовнице твоей. У нее, знаешь, — планы наполеоновские… и хватка железная.
— Что ты брешешь, какая любовница — пробормотал Павел, уже не понимая, чему удивляться.
— Да ладно — все знают! Такая баба — что ты… своим бойцам как матушка родная.
Глаза горели на бледном лице — глаза страстного жулика.
— Лида пугала, что у тебя видения, — засмеялся Павел, нащупывая, какие карты прячет в рукаве полоумный шулер. Он заподозрил, что в Гениных прожектах было двойное дно, как в шкатулке с секретом.
Тень прошла по непроницаемому Гениному лицу.
— Э, не надо мешать мескаль с самогоном, — фыркнул Гена. — Вставило не по-детски: летал в космос, голубую землю обнимал… Анжелка меня клюквенным морсом отпаивала, глюкозу даже привозила.
Он сжал плечи, словно закрывал что-то от посторонних глаз, — а потом с усмешкой заговорил об алкогольных приключениях. Павел знал, что этот героический эпос может не кончаться никогда. Он, наблюдая за Гениным спектаклем, решил, что именно так он сам прятал бы мистический опыт симбиоза с летучим фантомом. Глядя на Генины ужимки, он верил, что призрак, выбирая очередного поборника, принимает непредсказуемые обличия — одному является в порывах ялтинского шторма, перед другим рассыпает ковер из пьяных галлюцинаций… и никто из самых зорких интеллектуалов не разглядит в неудачнике или в доморощенном прохиндее пастыря странных, на грани мании, миражей.
Гена был доволен, что усыпил Павлову мнительность. Он ушел на кухню, а Павел, сидя в кресле, расставался с планами, которые лелеял еще вчера. Он подумал, что возьмет паузу, но тут же прогнал нечистую мысль — выходило, будто он ждет смерти Вадима Викторовича или Анны Георгиевны, — но все же он сказал себе, что вернется на "Витязь", и неизвестно, когда он закончит дело, которое задумал, но все-таки он обязательно вернется.