Летучий корабль

На следующий день Павел с Михаилом, втянув головы в плечи, стояли в назначенный час у морга. Сомнений не было, и оглушенный Павел, бессознательно кивая, внимал Михайловым объяснениям, которые тот раздобыл у коллег, и теперь морочил ими голову приятелю.

— Хорошая кончина в нашем возрасте — дай бог. Молодая баба… так и надо.

— Лучше нет, — буркнул разборчивый Павел, вспоминая Любу. Он бы не хотел ассоциировать такую ответственную и разовую вещь, как смерть, со скабрезным персонажем. — Мутное все: история мутная, баба мутная… вся его жизнь — мутная.

Он рефлекторно искал среди траурной толпы кого-нибудь с "Витязя", но скоро понял, что за предприятие отдувались только они с Михаилом. Он знал, что Валера Кожин умер в конце девяностых, что Смоляницкий уехал к сыну в Австралию; ему хотелось выследить кого-нибудь из рыбаковского подразделения, но гнездо, из которого вылетел воспитанник, осталось глухо к питомцу. В публике сновала темная физиономия Ростика, который, натыкаясь глазами на Павла, упорно отворачивался, — и после, вытащив из-под мышки пакет, передал его девушке, в которой Павел узнал затравленную Тоню. Когда Павел подошел, она уставилась в знакомое лицо с таким же вопросительным ужасом, как и в Ростикову свирепую ряху. Павел приветливо улыбнулся, и только тогда она несмело улыбнулась в ответ.

— Вещи отдали, — пролепетала она, показывая Павлу сверток. — Не знаю, что делать. Мама зовет, чтобы ехала домой.

На Павла обратился спокойный свет ее чистых, близко поставленных глаз.

— Главное, решить, — ответил ей Павел. — Такая игра: не думая. Делай и никому не говори, — он отступил от девушки, охватил глазами манкую фигурку и махнул рукой: — И мне не говори!

Время морга было расписано, как на конвейере, и гражданское прощание продолжалось недолго. Панихиды не было — то ли обряд был назначен в кладбищенском храме, то ли далекий от религии Игорь не воцерковился за двадцать лет, что прошли после краха научного атеизма. Михаил поехал на работу, а Павел, которому претила служебная суета, решив посвятить день прочувствованному прощанию с Игорем, воздержался от занятий, которые оскверняли его торжественный настрой. Машину он с утра не взял, предполагая, что у морга может быть поминание. Прогулочной походкой он шел к метро по улице, и на ум явилась глупая мысль, что Игорю в очередной раз повезло — умереть летом, когда новопреставленного провожает природа с листвой, травой, цветами и голубым небом и когда не надо долбить смерзшуюся землю, в которую отмучившееся тело кладут, словно мороженую курицу в холодильник. Эту мысль он отогнал, но осталась вина — он не прощал себе, что, подмечая Игоревы проблемы, легкомысленно решил: "выкрутится", — хотя не мог не знать, что любое везение кончается, когда его безрассудно испытывают на прочность. Хотелось прикоснуться к их общему прошлому, но он не знал, куда идти. К кварталу с детским садом, по крышам которого они гоняли, придерживая на груди веревки с ключами от квартир? К школе? К закрытому кинотеатру? К институту, к "Витязю", к улицам, где они глотали липкое, отдающее в зубные нервы мороженое?

Но к вечеру, рассказывая биографии знакомых, которых он встретил на похоронах, он понял, что успокоился — не зря предусмотрительная Лида накачала его таблетками. А на другой день на Павла свалилось множество дел, и, хотя рвался к родителям, ему почти неделю не удавалось освободиться. Потом он все же выделил вечер субботы и принял список всякой всячины, которую надо было сделать, купить и принести. Приехав, он запарковался у родительского дома и вытащил из багажника тяжелый рюкзак. Дверь не открывали, потом щелкнул замок, и Анна Георгиевна быстро проговорила из-за двери:

— У нас "скорая" — иди на кухню, я сейчас…

Павел прошел в коридор, пробормотав: "однако — ничего страшного…" Скинув ботинки, тихо, в носках, подкрался к комнате, где лежал обездвиженный Вадим Викторович, а бородатый врач, наклоняясь к пациенту, говорил:

— Может, все-таки поедем? Подлечат… прокапают… нет? Тогда подпишите — здесь.

Он прошествовал на лестничную клетку; Павел не успел даже подойти к двери Вадима Викторовича, когда Анна Георгиевна вышла навстречу.

— Подожди, всю ночь не спал — отдохнет. Чаю хочешь?..

У нее был усталый вид, и она заискивающе посмотрела Павлу в глаза. — Послушай… — выдавила она. — Я понимаю, у вас и траты, и ремонт… но я хочу попросить у тебя денег.

Ей было стыдно произносить мольбу, и изумленный Павел тоже застыдился, что довел отношения с родителями до состояния, когда матери неловко обращаться к сыну. Он кивнул — а Анна Георгиевна заговорила, что Вадиму Викторовичу, который почему-то не рассказал сыну о болезни, становится все хуже. Что ему нужна операция, а они затянули со сроками, и теперь придется оперироваться в пожарном порядке, то есть не получится бесплатного лечения. Что восстановление тоже требует средств.

— Конечно, мам, — Павел прервал ее, показывая, что извинительный тон неуместен.