Летучий корабль

— Не в себе… А где же Яга, где Митька, где мое Лукошкино? Как я сюда попал? За что?! Я не хочу! Я… я… ма-ма-а-а!

— Никита! Никитушка! Да что же с тобой, сокол ты наш ясный?! — Баба Яга встревоженно трясла меня за воротник. Я открыл глаза, вцепился в нее обеими руками, обнял, прижал к себе изо всех сил и срывающимся голосом прошептал:

— Сон… просто страшный сон… Приснится же такое!

— Да что же тебе, касатик, приснилося? — искренне поинтересовалась бабка, не избалованная такими знаками сыновней привязанности с моей стороны.

— Ку-ка-ре-ку-у-у-у!!! — с яростным, душевным надрывом проорал петух во дворе, начисто перекрывая мой ответ. Мы подозрительно переглянулись… Неподходящее для кукареканья время — час ночи!

— Неужели опять Кощей?

— Навряд ли, он ить в цепях, в темнице, царского суда дожидается…

— Тогда с чего петух орет?

— Не ведаю… Я ж излечила его, бедного, он теперича тока вовремя голосить должон.

— А… не извольте беспокоиться, — с удовлетворенным прихрапыванием донеслось из сеней. — Я это в честь победы великой, над Кощеем, значитца, решил это… петушка нашего геройского побаловать. Угостить от души! Насыпал ячменю отборного в мисочку да зеленым вином залил, не поскупился… Пущай птица порадуется, шутка ли — самого Кощея одолели! Так вы уж… а-а-хр-р! на петушка-то не серчайте, это он с похмелья поет!

— Бабуля, — страдальчески взвыл я, — пустите меня, я его все равно уволю!

— Ну не надо! Не сердись на мальчоночку, — пустилась уговаривать Яга. — Мы-то вот сядем-ка лучше да чайку попьем. А хоть время и позднее, ты мне про сон свой страшный все порасскажешь. Я ить в снах ох как разбираюсь…

— Ладно… сейчас чай, а Митьку уволю завтра, — угрюмо решил я.

Хотя на завтра, если честно, оказалось столько дел… И послезавтра тоже, а там дальше — больше! Беготня, суета, утрясение всех бумаг, отчетов и докладов. В сущности, ничего особенно интересного, рядовая рутина. Следствие мы закрыли. Гражданин Кощей Бессмертный получил пожизненное заключение в самом дальнем сибирском остроге. Летучий корабль подкрасили и теперь используют для катания публики на ярмарках и по воскресеньям. Мастера трудятся над созданием новой, более усовершенствованной модели, но Горох уже охладел к этой идее. Дьяка вновь взяли на работу в думский приказ, дней пять он говорил со всеми необычайно вежливо, но вроде вчера опять сорвался… Псурова боярин Бодров еще более приблизил к себе как безвинно пострадавшего великомученика от милицейского произвола. В награду за удачно проведенную операцию государь выдал нам премию. Большая часть денег ушла на откуп Митьки от женитьбы. Я беседовал с Ягой насчет Олёны, но это слишком уж личное… В остальном все было хорошо. Тихо, скромно, просто, но со вкусом. Вы не поверите, мы жили без проблем вплоть до самой зимы! А с первым снегом нам выпало такое-е-е дело… Но это, сами понимаете, уже совсем отдельная история…

Веселые детективы фантаста Андрея Белянина

Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро»».

А. С. Пушкин

Пушкинский Бомарше, цитируемый Сальери в разговоре с Моцартом, конечно же был прав. Прав как истинный сын своего века, века «отрицанья и сомненья». Веселость, легкость литературного произведения считалась в XVIII веке одним из главных его достоинств. «Поучая, забавлять» — такую задачу ставили перед писателем теоретики классицизма.

Пишите языком доходчивым и внятным,
Умея сочетать полезное с приятным, —

призывал собратьев по перу Никола Буало. «Имеет право на существование любой литературный жанр, кроме скучного», — утверждал Мольер. Так было…

Со временем литература разучилась просто улыбаться. В особенности это относится к российской словесности. Даже в благословенном остроумном XVIII столетии наши ведущие поэты, драматурги и прозаики не улыбались, а насмехались, критиковали, жгли огнем «пламенной сатиры». Уже в следующем, XIX веке «серьезность» стала одним из основных требований, предъявлявшихся критикой и обществом к литературе. И редкие смельчаки, пытавшиеся писать смешно, вынуждены были маскироваться. У Гоголя — не просто смех, а «смех сквозь слезы». Примерно то же (конечно, со многими оговорками) мы видим и у Салтыкова-Щедрина.