Льется с кленов листьев медь

Человек. (Иронично). Это от общего беспорядка вещей, за который Он ответственности не несет, да? Или я опять виноват? Плохое всё от меня людям, так?

Иуда. Не так.

Человек. Уже спасибо.

Иуда. И до людей тебе вообще дела мало. У тебя не с ними, а с Богом счеты.

Человек. Ух, сказанул! Ты прямо в душу лезешь. У меня ее, правда, нет, но ты сумел.

Сколько счастья, сколько муки

Ты, любовь, несёшь с собой…

Ваня, Иуда вместе: Цыган, замолчи! Уймись!

Жорж. (Ёжась). Прохладно, накину что-нибудь.

Человек. Слушай, Иуда. А почему ты всё время их сторону держишь?

Иуда. Чью?

Человек. (Показывает вверх). Их. Ты же (крутит рукой, подыскивая слова)… ну, одним словом – Иуда.

Иуда. Я исправился.

Человек. Нет, Ваня, каков он тебе?!

Ваня. А разве не может?

Человек. Я в другое не верю – в эти тридцать серебряников. Смешная ж цена!

Ваня. (Смущенно). Там любая цена… как бы это, неподходящая.

Человек. Ну предположим, что срочно деньги понадобились, а продать, ха-ха, больше нечего было. (К Иуде): А на что, позволь спросить, тебе вдруг деньги понадобились? Тем более, Ваня, он у них казначеем был – мог взять на мелкие расходы. Мог ведь?

Иуда. (Без злобы). Изыди.

Человек. Щ-ас, как же.

Ваня. (Просительно). Князь, решили ведь уже этот вопрос.

Человек. Не совсем, не-е совсем. Тут (щелкает пальцами)… не понимаю пока, но есть ключик какой-то. Так, ладно. Сознательно ты погубление души, как высшую форму, тоже не выбирал.

Иуда. Какая же это высшая форма?

Человек. Отказ от всякого благополучия. Ты сам заявлял: объединяющим, всечеловеческим является только горе. Вот и захотел тут самую нижнюю точку занять. (Неуверенно). А-а?

Иуда. Сам знаешь, что говоришь ерунду. До чего ж ты, однако, любишь озорничать.

Человек. Хм…

Ваня. (С улыбкой). Что, князь, поймал вас Иуда?

Человек. Да-а, прямо в сердце осиновый кол. Так и надо нас – нечисть, так и надо!

Иуда. Не обиделся, не представляйся.

Человек. Нет, конечно. И в общем – правильно. Только от озорства моего людям вреда немного, а сравнительно, что сами друг с другом творят, так и совсем пустяки. Во-вторых, где-то ж мне надо быть между вами и не вами. Имею я право на свою территорию?

Ваня. Имеете.

Человек. Значит, радоваться, после того как меня, э, как я… и опять же глядя на вас дорогих, мне нечему. В горе пребывать не научен. И с какой стати? Я нигде не подписывался. Ну и куда деваться-то – вот и озорничаю слегка. (Видит появившегося и грозит ему пальцем): М-м… Шу-ра! Уф, ты вовремя. У меня к тебе поэтическая претензия есть одна.

Пушкин. Изволь, только дай мне сначала сказать. Вспомнил вдруг, и ясно – будто вчера, как в детстве дознавался у взрослых какой он – черт. И сильно хотелось свидеться, да так что страх одолевал – а если не будет случая. И копились вопросы – помню, много (хлопает себя по бедрам). Досада, не помню нынче ни одного!

Человек. Ну а взрослые что тебе говорили?

Пушкин. (Смеется). Что с рогами ты и хвостом. Да я и тогда им не верил.

Человек. Жалко, вопросы забыл.

Пушкин. Ан, вспомнил сейчас один! (Вскидывает голову). Так ведь главный самый и вспомнил.

Человек. Ой любопытно, Шура, я весь внимание.

Пушкин. А что мы с тобой будем делать, когда ты людей всех погубишь?

Ваня. Вот это да!

Иуда тихо смеется.

Человек. Спасибо за хороший вопрос, м-м… однако почему, погубив всех, я тебя был должен оставить? Ты к этому причину какую видел?

Пушкин. (Смешливо пожимая плечами): А без всякой причины. Вот сижу у себя в детской в сумерек при незажженных еще свечах, и чувствую – оно так случилось и сейчас ты войдешь.

Человек. Эх, видно плохой из меня погубитель, а то б я всё провернул задолго до детской твоей.

Раздается не рядом, а дальше, кажется – за окном:

Сколько счастья, сколько муки

Ты, любовь, несёшь с собой,

Час свиданья, ча-ас разлуки-и…

Иуда. Где это он?

Ваня. (Глядит в окно). На улицу вышел.

Человек. (Пушкину). А почему ты думал, что от меня непременно погубленье людям произойдет?

Пушкин. Да сомнений даже не было – столько чепухи от них, глупостей, дряни…

Ваня. А хорошее?

Пушкин. Ах милый Ваня, как его много тоже было! Когда в первый раз увидел Наталью, мир исчез – она, я и Бог. Как я просил у Него – всё что угодно! Пусть маленький мне будет кусочек жизни, но только бы с ней!

Человек. И допросился.

Пушкин. А не шло оно дальше мечты. И когда на второе предложение мне согласьем ответили, вот возникло оно в первый раз – а моё ли? Не чужой ли я судьбы добытчик?

Человек. Шура, как сейчас говорят: не парся. Вышла б она за другого, всё равно через четыре года началось бы то же самое и закончилось бы дуэлью, только с другим участником.

Пушкин. Так… наверное.