Льется с кленов листьев медь

Иуда. Слишком?

Жорж. Для людей круга своего. Что ж, если правду говорить, барышни высшего света и языка своего родного толком не знали. В первые года полтора в России часто я спрашивал – как то ли иное с французского на русский выйдет. Так путались, к маменькам-тетенькам за справкой бегали. Романы чувствительные были, пожалуй, умственно главным занятьем.

Человек. Да-а, неприятность.

Жорж. А господа офицеры?.. Меня бесконечные обсуждения лошадей да амуниций весьма утомляли, и ограниченность многих – нежеланье шагу ступить за обыденные пределы. Он, когда в первый год знакомства еще добрые отношения были, проговаривался мне, что в вымыслах своих видит и чувствует ярче, что там у него жизнь настоящая, а сюда возвращается как на повинность.

(Замолкает, углубясь в память).

Человек. Вы, Жорж, про две причины сказали.

Жорж. Да… Вторая банальна совсем – недостаточное положение в обществе. Род Пушкиных хотя лет на двести старше рода Романовых, но не преуспели в больших чинах государственных. Очень его коробило, оттого что эти «выскочки» – Александр, Николай – имеют свою волю над ним. И денежная недостаточность постоянной причиной неудобства была. За поэзию свою получал до обидного мало.

Человек. (Соглашаясь). Трудом здесь много не зашибешь. И таланты любые перед деньгами и званиями мало ценятся.

Жорж. Я сказал ему как-то: отчего не пишите по-французски – у нас общество благодарней гораздо к искусству, и книгопечатание поставлено сравнить даже нельзя как высоко.

Иуда. А он что?

Жорж. Развел руками: «Все мысли мои, глубокие сколько-нибудь, по-русски».

Иуда. А в Европе им скоро заинтересовались.

Жорж. Скоро. «Руслана и Людмилу» перевели уж через год или два, как написана им была.

Человек. Схоже у вас выходит, Иуда: один против всех, а хотел быть со всеми… Или ты не хотел быть со всеми?

Иуда. Странно ты говоришь, князь, да по-другому и не бывает – как со всеми хотеть.

Человек. Новости… почему ж не бывает?

Иуда. Человек сотворен Богом по образу и подобию своему.

Человек. Мы чё-то такое слыхали. Да, Жорж?

Жорж. Не язвите, князь. Что ж из того, Иуда?

Иуда. Что люди в основе своей одинаковы.

Человек. Да в какой основе?

Быстро входит Ваня, улыбчиво обводит взглядом компанию.

Ваня. Дискуссия?

Человек. Вроде того. (К Иуде). Ну, объясни, без заморочек.

Иуда. Понятнее будет начать – в чем люди разные.

Человек. Угу, что называется – от противного.

Иуда. Из простого всё вытекает – люди различаются по интересам, каждый по своему именно. (Спешит продолжить, видя пренебрежительную гримасу у Человека). А интерес, когда о нем думают, а тем паче уж достигают, дает радость, а в сильном очень состоянии – счастье.

Жорж. Любопытно, я уж дальнейший шаг предвижу.

Иуда. Скажите, Жорж.

Жорж. В радостях различье людей, каждый счастлив по-своему.

Человек. Один писатель пря-мо наоборот сказал, что несчастливы каждый по-своему.

Иуда. Не про то несчастье – про мелкое, бытовое.

Человек. А ты про какое?

Иуда. Про скорбною. Оно у Бога – и у человека, у матери казненного убийцы – и у матери его жертвы, оно у всех одинаково. Тут корень всего мироздания.

(Короткая пауза)

Ваня. Моя бабушка в детстве на оккупированной территории оказалась – немецкие бомбежки-обстрелы сначала, потом наши… вспоминает-говорит: «беда всех равняет».

Человек. Ох, Ваня, беда-то равняет, да не на нее равняются. Чуть жизнь получше кому – он уже маленький король, и плевать, что другим плохо, и гордится даже, что он сытый перед голодными.

Иуда. Не все люди таковы, князь.

Человек. А сколько их, которые «не таковы»?.. И много ли их больше стало, вот за эти две тысячи лет?

Иуда. Еще ничего не закончилось.

Человек. Этак-то по любому поводу можно сказать.

Жорж. Я, князь, не совсем согласен…

Человек. Простите, Жорж, тут важное есть. Он (показывает на Иуду) вот чего выдумал: дескать, все будут беспокоиться о спасенье души, а это всё то же желание радости – чувство мелкое, как мы сейчас слышали, людей только разъединяющее. А вот он нарочно самый тяжкий грех на себя возьмет, не допустит стремиться к благополучию, нижней точки униженья достигнет…

Ваня. (Удивленно). Для чего?

Человек. Просто: одни горные пики штурмуют, другие – глубины морские или пещерные. Те же причины – одолеть, превозмочь. Красиво. Только уж больно мрачная романтика, Иуда.

Иуда. Нафантазировал ты, князь.

Человек. Ой ли?

Иуда. Не хотел я таким способом возвысить себя. И вообще никаким не хотел.

Человек хмыкает, хочет что-то сказать, но вмешивается Ваня.

Ваня. Князь, вы Жоржа перебили.

Человек. Виноват, будьте любезны, Жорж.

Жорж. За людское сообщество заступлюсь. Много, много всякого дурного, тут возражать вряд ли кто станет. А вместе, и хорошего не может быть мало, иначе это дурное всё б поглотило.

Человек. Да может быть, и поглотит – не в момент всё делается. Иуда правильно сказал: «Еще ничего не закончилось».