Летописец

Машин продавалось немало, но они не слишком отличались друг от друга. Большей частью это были разнообразные грузовики. Маленькие, красные и желтые, из дутой пластмассы, похожие на всех зверюшек сразу, — для ясельной шантрапы, жестяные и деревянные — для настоящих людей, шести-семилетних. Именно последние и приковали внимание Олежки. Он притих, прижавшись к прилавку и оценивая чудеса автомобилестроения. Можно было бы, конечно, выбрать вот тот огромный деревянный грузовик с синей кабиной и красным кузовом, но очень уж он напоминает крашеный ящик для цветов. А вот это. Это что?! В самом углу, сразу не замеченный, притаился, будто носорог в высоких зарослях, самосвал того, не поймешь какого, цвета — то ли зеленого, то ли серого, в который красят настоящие самосвалы. И вида он был самого что ни на есть настоящего. Если, скажем, смотреть на нормальный самосвал, что едет по улице, в перевернутый бинокль, чтобы все уменьшалось, он будет выглядеть именно так, как тот, что прячется в углу. А прячется он по одной простой причине: чтобы его не заметил никто, кроме Олега.

Стоил самосвал целых восемь рублей, и не зря стоил, потому что кузов у него поднимался, если вертеть сбоку ручку, и стенки у кузова откидывались, капот поднимался, и дверцы кабины открывались, и туда запросто можно было засунуть шофером хоть зайца, хоть кота, хоть пластмассового космонавтика, стоящего по стойке смирно с руками по швам. Кроме того, специальную ручку можно было вставить в дырочку на радиаторе и покрутить, как бы заводя мотор, а рычание мотора изобразить очень легко — ррр-р-р-рр. Такая вещь!!!

Самосвал был куплен, упакован в коробку, коробка перевязана бумажным шпагатом — все как положено. Теперь — на автобусную остановку к аптеке на углу Невского и Желябова и мимо Михайловского сада и Марсова поля, по набережной, через Литейный мост и до кольца — до Финляндского. Купить неизвестно зачем и втридорога хризантемы у цыганок, а там — взять билеты, и вперед по перрону, обязательно в первый вагон электрички. Занять место у окна по правой стороне и считать станции — Ланская, Удельная, Шувалово, Озерки, Парголово, Левашово.

Зимой ехать не очень интересно, особенно когда небо затянуто облаками — все серо-черно-белое, даже фигуры людей на пригородных платформах. Зато какой подарок везется! О, какой подарок! У Олежки в животе замирало от предвкушения того, как он удивит подарком Вадика, и он язык проглотит от радости и удивления, что такие великолепные вещи, как этот самосвал, существуют на свете. А потом они будут играть с самосвалом. Вместе. Погрузят в него кучу всего, и Олег покажет, как откидываются борта, крутится ручка, опрокидывающая кузов, как поднимается капот, как открываются и закрываются дверцы кабины, как правильно рычать, когда заводишь мотор, как нужно поворачивать, когда ведешь тяжелогруженую машину.

Прибыли по-королевски точно — ровно в три, как и было назначено еще в январе, а вчера согласовано по телефону. Олежка и его папа были представлены дедушке и бабушке Вадика, цветы оценены и спешно поставлены в хрустальную вазу посредине почти накрытого к праздничному обеду стола. Веселая и немного полноватая Данута Альбертовна повела Михаила осматривать дом, в том числе и необходимые укромные уголки. Аврора, нарядная, разрумянившаяся, сияя глазами, летала из кухни в столовую (она же гостиная) — носила блюда и вазочки с закусками. Мальчишки завозились в детской, оттуда доносился шум, грохот и лязг, громкие, возбужденные детские голоса.

А Франц Оттович задумался, стоя у окна: кого-то напомнил ему этот новый знакомый. Чьи это лунные волосы? Чьи глаза цвета зеленоватого гречишного меда? Стоит ли лукавить с самим собой? Он не забыл чьи. Разве можно забыть. Просто не мог предположить, что когда-нибудь вновь, вживую, а не во сне, увидит такое сочетание и… и разволнуется. Надо бы взять себя в руки. Иначе накатит и захлестнет, завертит в водовороте, бросит в омут, а там. Там, в этом омуте, не конец февраля — раннее утро года, когда еще немного жаль зимнего сна, но уже хочется пушистого цветения вербы, клейких и душистых тополевых почек, желтых лохматых звездочек мать-и-мачехи на проталинах и березового сока. Там, в этом омуте, ветреный ноябрьский вечер, там голые черные деревья, посеченная ледяным дождем мертвая трава. Там свежий запах потемневших от дождя волос, полынь обветренных губ. Там клятва, взлетевшая к небесам и заблудившаяся — в беспросветности и бездорожье серо-сизых облаков.

* * *

О-о! Вот это визг! Вот это рев! Рев смертельно оскорбленного бабуина. И сейчас, без сомнения, воспоследует страшная месть. Обидчик поплатится, обидчик будет сурово наказан, поколочен, покусан, защипан! Изгнан!

О-о! Вот оно! Вопль поверженного врага! В этом вопле боль и досада, что застали врасплох, в этом вопле обещание ответной боли, желание растерзать в клочья нарядную рубашку, вцепиться в волосы, наподдать ногой и отобрать то, что по праву принадлежит. Вот с последним, правда, загвоздка. Но не спускать же? Верно? У-у-у!!!